Дмитрий Орешкин: «В ближайшем будущем неизбежно новое Смутное время»

Чтобы быть более конкретным, я хотел бы добавить географическую составляющую, а именно — отношение к ландшафтам. Потому что, если представить себе географическую среду, географическую оболочку как некую запоминающую поверхность, то от номадов, кочевников, на ней практически ничего не осталось. А от оседлых цивилизаций остались памятники, остались и материальные напоминания, осталась вполне состоявшаяся письменная культура. 

Прежде всего, первый раздел касается незримого присутствия азиатской, кочевой составляющей в русской культуре. 

В 1825 году, будучи 26 лет от роду, Александр Сергеевич Пушкин пишет статью, которая называется «О предисловии г-на Лемонте к переводу Басен И. А. Крылова». Вот что пишет Пушкин, который был плодом лицея, плодом европейской культуры, которого дразнили в лицее, как француза. То есть человек, который воспринял западную культуру в более отчетливой форме, чем кто-либо другой в России: 

«Г-н Лемонте напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством… Рассмотрение сего вопроса завлекло бы нас слишком далеко. Как бы то ни было, едва ли полсотни татарских слов перешло в русский язык». 

Тот редкий случай, когда Александр Сергеевич ошибается: следы тюркско-монгольских языков очень активно присутствуют в России, просто они стали уже русскими, и мы их не замечаем как чужие, — это наши слова. Я сегодня утром подобрал несколько десятков слов от А до Я, пришедших в голову, чтобы вступить в спор с Пушкиным: амбар, алтын, баклажан, балык («рыба» по-турецки), башмак, булат, болван (памятник или идол), боярин, диван, жемчуг, изюм, ишак, кадык, казан, карандаш, караван, караул, кобура, кафтан, кушак, лошадь, нагайка, сарай, табун, таракан, телега, тулуп, халат, чемодан, штаны, фарфор, ярлык (княжеский ярлык давал хан Золотой Орды на княжение российским князьям). 

Мы пользуемся какао «Золотой ярлык», об этом не догадываясь. Более конкретные примеры и более интересные — русское слово «барин»: во времена Чингисхана его личная армия, особо доверенные люди были обеспечены близким к нему тейпом, если сейчас такими словами говорить, или кланом, или народностью, которая называлась «баарын». Они получали от Чингисхана первоочередные задачи, выполняли функцию телохранителей, получали первый кусок при дележе награбленной добычи. 

Баарын — это этноним (название народности, племени, нации и т.д. — Открытая Россия). В Россию он пришел и трансформировался в термин «боярин». При царях, при великих князьях были бояре, которые не всегда отличались родовитостью, хотя это было желательно, но главным образом их благополучие, их статус зависели от приближенности к государю, а потом, еще через несколько столетий, это слово трансформировалось в термин «барин» — русский, оседлый, который совершенно не является каким-то конником, личным охранником и так далее, а наоборот, интересуется вполне оседлыми видами на урожай, крепостными девками, с удовольствием выписывает французские журналы и детей своих учит по европейскому канону. 

«Богатырями» называют наши патриоты тех, кто защищает людей в Донецкой и Луганской республиках от киевской хунты. 

Кто-нибудь из присутствующих знает, как по-монгольски называется рубаха? Для меня интересно было узнать, что она называлась «уурубаха», со сдвоенным «у». 

А вот такая бесформенная одежда, которая у немцев называется «кухлянка», у современных бурятов, потомков великого Чингисхана, называется «буулуза», с двумя «у». Ну, «куфейка», «сарпан» — это аналог сарафана, тоже, кстати, из восточных языков. 

Для меня как для географа очень важно и понятно про четыре основных направления в географии: восток и запад — это славянские слова (на востоке солнце встает, на западе оно падает), а юг — это монгольское слово «джук», или «дзюк», означает направление, главное направление в монгольском представлении о мире. Вплоть до того, что хан назывался государем, сидящим лицом в направлении к югу. 

Поэтому фамилия Зюганов переводится с монгольского как «Южаков». Такое русское слово, как «дорога», происходит от монгольского «дорга», которое в современном монгольском языке есть и обозначает «начальник». 

В славянском языке то, что называется «дорогой», обозначается терминами «шлях», «путь»; если с Запада брать заимствованные термины, то «тракт», «трасса», а «дорога» — это был посаженный ханом начальник — «дорогá» или «д’арга», который собирал дань с вверенных ему территорий и отправлял ее в ставку хана. Соответственно, то направление, которое соединяло этого самого наместника со ставкой хана, и называли «дорогами». В русский язык это пришло как форма, отражающая «путь». 

Надо иметь в виду, что была разница между терминами «д’арга» — хозяин той земли, которая существовала в рамках подотчетной великому хану территории, и «баскак», который выполнял те же самые функции, но в запредельных территориях. То есть он как бы обеспечивал сбор дани с формально не подчиняющихся великому хану территорий. Значит, «д’арга» — это как бы свой, «баскак» — это где-то там за пределами официально установленных, достаточно расплывчатых границ.

Например, Худяков, первый исследователь Казанского ханства, пишет, что территории податные, с которых собиралась дань, назывались при Казанском ханстве «дорогами». Алядская «дорога» — 166 алпаунских, то есть данных, податных дворов, Аркская «дорога» — 99 дворов, Зюрейская «дорога» — 203 двора.

Когда в документах Ивана IV пишут, например, «воинство Ногайской дороги» — это не значит, что это дорожные войска; это означает, что это воинство или орда, которая подчиняется ногайскому руководителю.

Ну, такие слова, как «нефть», «майдан» (по-турецки — «площадь»), «таможня» (от слова «тамга» — «печать»), — понятно, да? Слово «хозяин» — от слова «ходжа» («уважаемый человек»).

Любители обсценной лексики, конечно, меня бы осудили, если бы я не упомянул, что у забайкальских бурятов есть такой объект поклонения, называется «вечно цветущий, животворящий бугор», ему и сегодня поклоняются. Он осуществляет в картине мира бурятов связь человека с небом, мужское начало, тягу к высокому, сухому и правому. Кстати говоря, насчет одежды: правая сторона — мужская, левая – женская, — это тоже монгольская традиция. 

То есть я хочу сказать, что мы дышим культурой, как воздухом, не понимая, откуда она взялась, и ощущаем его дефицит только, когда воздуха не хватает. 

И политики точно так же следуют каким-то неосознанным культурным нормам, представлениям о благе, системам ценностей, приоритетов, которые унаследованы из прошлого, и мы их воспринимаем, как аксиому, которая даже не обсуждается. И даже не рефлексируем по этому поводу. 

Но вот, слава богу, за последние лет 50 развилась такая наука как кочевниковедение — довольно противный термин. И она выработала такое понятие как вождество. Вождество — это еще не государство. 

Государство — это устоявшаяся система с устоявшимися институтами и, прежде всего, обеспечения сбора налогов, с понятными процедурами престолонаследия, суда, прав граждан, распределения обязанностей. 

Вождество от этого отличается тем, что оно целиком замыкается у кочевых групп на одного человека, у которого есть харизма, который объединяет различные группы кочевых народностей для одной великой цели, которая, как правило, связана с грабежом соседей, более богатых и более оседлых. 

Чингисхан — типичный вождь. Есть такие понятия, как сложное вождество, когда несколько вождей объединяются, — или даже суперсложное вождество. Ну, и специалисты-антропологи, как всегда, активно спорят, что такое империя Чингисхана — это все-таки государство или суперсложное вождество? 

Сколько ученых, столько и мнений, но важна сама постановка вопроса. 

Вождество — это очень характерная вещь, в особенности для ордынской организации пространства. 

Быстренько, пунктиром, обозначим ценности ордынской, или кочевой, правильнее сказать, культуры. Гендерные приоритеты: про мужское я сказал, про женское — это земля, ее трогать нельзя, из двух соображений. Отчасти это недостойно мужчины, отчасти — это предмет поклонения, как положено поклоняться матери. На конкретной практике это выразилось в том, что монголы носили сапоги с загнутыми вверх носками — называются «гутулы». Для того, чтобы случайно не поранить землю, которая, с одной стороны, мать, а с другой стороны, ковыряться в земле — это западло, это для людей более низкой касты. Люди длинной воли, кочующие рыцари, аристократы степей до этого не унижались. 

Это прослеживается вплоть до современности. В Узбекистане, который наследовал традиции хана Узбека, было такое уничижительное название оседлых земледельцев в низовьях Амударьи. До сих пор «сарт» в глазах узбека — это презрительное наименование, которое можно примерно перевести, как некоторые московские аристократы иногда говорят, «колхозник» или «землерой». 

Вот высшей силой, силой неба, кочевой аристократ призван отбирать у этого землероя землю и использовать ее для поддержания своего воинства в порядке. Касательно организации пространства — я уже говорил про юг, запад и восток. Соответственно, если великий хан сидит лицом к югу, значит, у него справа запад, правая мужская рука, войско правой руки самое уважаемое, а слева восток — там тоже есть войско левой руки. 

Но хан — центр пространства. В кочевой структуре нет городов: где хан и его ставка — там и столица; сегодня здесь, а завтра там. Конечно, это упрощение. На самом деле есть устойчивые зимовья и была столица ханства Каракарум. Но это не европейские города, это нечто другого порядка. 

Милитаризация вполне очевидна для ордынской структуры, где каждый член орды по совместительству еще и воин, — вплоть до женщин. 

Народ верстается не по этническим признакам. Те же самые «баарыны» — это все-таки этнос, а в основном делили на тысячи и на тьмы. Тьмы — это примерно дивизия, несколько тысяч человек, и в них помещались люди разного разговора, разной культуры, разных корней. Их верстали по военному признаку: не страна, а единый военный лагерь — идеал для советской модели управления. 

Эта земля принадлежит роду или конкретной орде, или, если хан поместил туда какую-нибудь свою тьму, то этой тьме. А частной собственности на землю не может быть, потому что не может быть никогда. 

Когда Геннадий Андреевич Зюганов говорил, что земля, как мать, не продается, он практически точно цитирует монгольские установки раннего Средневековья. Тот же самый Плано Карпини, в начале XIII века путешествовавший по великой степи, пишет про устои орды: «Все настолько находится в руке хана (в некоторых переводах — императора), что никто не смеет сказать, что вот это мое, а вот это его, ибо все принадлежит хану. То есть все имущество, включая скот вьючный и людей. И по этому поводу даже был недавно опубликован приказ хана». Это начало XIII века, кстати, когда в Англии в 1215 году публикуется «Великая хартия вольностей». То есть хан и только хан обладает экономической субъектностью, он персонифицирует этот народ и конкретно распоряжается вот этими угодьями, ландшафтами и так далее. Он может их кому-то передать, а может их у кого-то изъять. 

Очень важной особенностью кочевого хозяйства является бесприбыльность — прибылей нет как понятия и, соответственно, о чем не говорят специалисты, это я уже пытаюсь сказать: безинвестиционность. 

Монголам никогда бы в дурном сне не пришло бы в голову развивать какие-то территории, которые они грабят. Они пришли и забрали то, что им положено по закону, как они считают, а там выживут-не выживут, бог с ними, это их проблемы, до следующего года, когда они опять пришлют от баскаков какой-нибудь продовольственный отряд, который изымет излишние или не излишние накопления. Бесприбыльность и, соответственно, безинвестиционность. 

Понятная тяга к экстенсивному хозяйству: если ты хочешь быть мощнее, ты должен держать под собой большую территорию. Дело в том, что с условного гектара земли при самой скверной организации землепользования, самой примитивной форме хозяйства 4 центнера зерна можно снять. Это 400 кг, грубо по килограмму в день, семью уже можно прокормить, а отару овец — никогда. 

Для скотоводов, кочевников нужна гораздо большая территория, экстенсивное хозяйство, а земледелие — оно интенсивное. И тот же самый гектар через 2000 лет, благодаря удобрению земли, благодаря повышению технологии ее обработки, благодаря изобретению и выведению новых видов сельскохозяйственных культур, уже приносит и 40 центнеров зерна с гектара, и 60, и может прокормить гораздо больше людей. 

В кочевой среде ландшафт не изменяется. И его продуктивность и экологическая емкость не меняются. Отсюда рост может быть только экстенсивным. То есть монгольская культура скользит по поверхности ландшафта без его преобразования. 

Отсюда, кстати говоря, кольцевая концепция времени, которая характерна для примитивных народов. Европейская культура воспринимает время векторно, потому что отец построил дом, этот дом перешел сыну, сын обнес дом забором или построил сарай, передал это внуку. И время приобретает хозяйственный смысл. 

Понятно, что завтра будет не таким, как сегодня; вектор — время. А у монголов это цикл — зимние кочевки, летние кочевки. И так будет всегда. 

Я немножко упрощаю ситуацию, но на самом деле это так. Время без следа проходит над этим ландшафтом, а ландшафт не меняется, не меняется его экологическая емкость. Отсюда возникает то, что Лев Николаевич Гумилев называл суперсистемой, потому что ему нравились кочевые законы, потому что ему сильно не нравились оседлые, которые он воспринимал через сталинскую призму. Ему казалось, что кочевье символизирует свободу и справедливость. 

На самом деле нет. С точки зрения ландшафтоведения, конечно, принципиальная разница. И, как бы нам нравилось-не нравилось, оседлые культуры со временем выигрывают по эффективности соревнование с кочевыми. Суперсистема — это кочевники, которые паразитируют или используют оседлые культуры для того, чтобы получать там то, что им нужно, а взамен обеспечивают некоторым образом управление. То, что специалисты по кочевниковедению называют экзополитарностью, то есть внешним. 

Вот эта экзополитарность — очень характерная особенность кочевого хозяйства. Здесь есть смысл вспомнить про любимого Гумилевым Елюя Чуцая. Это конфуцианец, который сыну Чингисхана Угэдэю сказал: «Ты завоевал Поднебесную на коне, но управлять ею с коня нельзя». И Угэдэй согласился, потому что свою логику Елюй Чуцай подтвердил расчетами выгодности. 

Идеалом монгола было бы уничтожить оседлые поселения, чтобы там была пустыня и, соответственно, места, где можно разводить скот. Но Угэдэю стало понятно, благодаря Чуцаю, что гораздо удобнее ежегодно брать дань с этой территории, не разрушая ее. 

Таким образом, он пошел на измену кочевым ценностям, за что, кстати, был порицаем своими братьями. И уже потомком Чингисхана он перешел к полуоседлой культуре, под движением вполне понятных экономических интересов. 

Еще одной замечательной особенностью монголов была технология ведения военных действий, которая на их языке называлась «хашар». Это значит «люди белой кости», а «люди белой кости» — это потомки чингизидов, сами в бой не лезут. Они становятся в тылу у «черной кости». А это — мобилизованная из окружающих территорий, не монгольская, соответственно, не аристократическая публика, которую в спину расстреливают из лука, если они бегут. А вперед они идут на штурм, и если выживут, то наиболее отличившиеся могут быть приняты, наряду со всеми, в среду, скажем так, аристократии. Хашар. 

В советские времена «хашаром» стали называть народную стройку. Вот в Узбекистане «хашар» переводится на русский как «народная стройка». Это значит — приехали начальники, согнали презренных землероев-сартов и заставили их, например, рыть оросительный канал или строить дорогу. 

Методом хашара в 1946 году обеспечивалась газификация России. Первый газопровод из южного Поволжья в Москву строился именно этим методом. Всех колхозников из деревень, которые были на 7 километров влево и вправо от трассы газопровода, в обязательном порядке сгоняли рыть канаву. При этом, не отменяя, естественно, никаких колхозных норм выработки и нисколько не заботясь о том, как они будут кормить семьи. Бесплатно, в качестве такой обязаловки, они вырыли эту трассу, в которую была положена труба. И в конце 40-х годов, в Москве появился газ, за что все были очень глубоко признательны Иосифу Виссарионовичу Сталину, потому что он такой эффективный менеджер. Понятно, что в 46-м году, ко всему прочему, был еще общий послевоенный голод, особенно на территории южной России, в Ростовской области, в Поволжье, на Украине и в Молдавии, вплоть до людоедства, о чем есть масса справок из тогдашнего МГБ.

Кончили историю приоритетов монголов. Переходим к Ивану Грозному.

Русские князья были более или менее оседлыми. Например, Иван III построил в Москве белокаменный Кремль с помощью итальянских мастеров, что, в общем-то, признак вполне оседлой культуры, — потому что поселения, которые условно назывались городами, в Золотой Орде никогда не обносились тынами или стенами. Считалось, что хан настолько велик, что если кто-то покусится на такое поселение, то он в ответ получит такую карательную экспедицию, что мало никому не покажется. Строить защитные сооружения вокруг города никому в голову не приходило.

А в оседлых культурах — и в европейских, и, соответственно, в Восточной Европе, и в России, это было более чем органично. И вот Иван III построил нам с помощью итальянцев Кремль. 

С одной стороны, он обладал европейским оружием и европейскими навыками ведения боевых действий, и в этом смысле он был гораздо продвинутей. А с другой стороны, его система ценностей в значительной степени заимствована была у Батыя. В частности, гениальная находка, которая называется «опричники». То есть он создал опричное воинство людей без роду и племени, как этих самых гвардейцев при хане, благосостояние которых зависело только и исключительно от доброго отношения хана или государя — Иван IV уже наименовал себя царем. Иван III еще был великий князь, еще только примеривался к званию царя, а Иван IV называл себя царем. 

Так вот, это опричное воинство (опричь — это значит «кроме») подчинялось только воле хана. Оно откровенно, последовательно, по указанию Ивана грабило земства. Земства — эти самые презренные землерои. Но уже не во внешних каких-то территориях, как поступали кочевники, а на своих собственных землях. 

Это, с одной стороны, собирало под руку Ивана огромные ресурсы для ведения войны, а с другой стороны — позволяло ему обеспечивать свою эксклюзивную власть. 

Основной его политической задачей была борьба с вотчинным и землевладением. Вотчина — это значит «от отца получено», отчина. Тогда это называлось «княжата». Княжата — это княжеские дети. Иван Грозный видел в них угрозу, и не без оснований. 

На самом деле это были обычные европейские феодалы, которые хотели сидеть на земле, построить вокруг своего имения стену и там быть полновластными хозяевами. 

Иван Грозный потом освободившиеся земли отдавал в награду своим дружинникам — или, точнее говоря, своим опричникам. В частности, поэтому князья Вяземские, род Вяземских, вместо того, чтобы сидеть на реке Вязьме, получили землю в Поволжье. И постоянное тасование, — непозволение княжеским родам укорениться в земле, — обеспечило Ивану Грозному контроль и неограниченную личную власть. 

При этом он пользовался вполне монгольскими манерами. Он ставил начальников, и так они и назывались — «дорга». Он договаривался, в частности, и с татарскими князьями. Например, город Касимов, — он до сих пор Касимов — это было передано в землепользование Касиму, князьку татарскому. Это в низовьях Оки, недалеко от Рязанской области. Все очень понятно. 

Ермак Тимофеевич шел в Сибирь как абсолютный носитель монгольских ценностей. Но при этом у него было оружие и опыт ведения Ливонской войны в 1580 году, уже в конце XVI века. Поэтому он всего с 540 гвардейцами смог завоевать у хана Кучума значительную часть Сибири, хотя у того было войско объемом 10 тысяч человек, а податное сословие исчислялось 30 тысячами. Ермак «объясачил» Сибирь, то есть заставил сибиряков — местное население — платить дань пушниной себе и государю. 

Местничество — абсолютно монгольская традиция. У нас этот термин понимается совершенно неправильно как отстаивание интересов местности. Это не так. Местничество — это борьба за место при троне государя, с правой руки, с левой руки. Кто ближе к государю, тот первый в очереди на получение благ. 

У Пушкина сказано про его предков: «Боярин Пушкин умер, Сицких пересев». То есть место Пушкиных стало ближе к государю, чем каких-то там неизвестных никому Сицких. Местничество по правую руку и по левую руку, как у ордынцев — воинство левой руки, воинство правой руки. Шуйские, соответственно, — это те, кто слева сидит. Десницкие — это «десница», правая сторона. Там шла постоянная борьба. Ну и ситуация понятная: власть и сила — единственный и эксклюзивный источник благосостояния. 

Вот при этом Иван Грозный сломал систему землепользования, понизил общую эффективность хозяйства, но собрал ресурсы, выжал их из своей страны вполне баскаческими методами, для того, чтобы увеличивать, экспансионировать свою власть и свои территории. 

Победил в результате Борис Годунов — один из царских опричников, который получил в наследство разваленную, крайне неэффективную экономику, в которой доминировали кочевые приоритеты вместо оседлых. Естественной расплатой было новое время — в виде того, что называлось Смутное время. 

Достаточно вспомнить казус города Новгорода, который пошел поперек Ивану IV: он был привлечен в конфедерацию русских княжеств еще во времена Ивана III, и Иван Грозный сровнял его с землей. Несколько тысяч новгородских граждан он уничтожил, а черный люд вообще не считался. Точно так же, например, Тимур поступил с Ургенчем — он уничтожил город и засыпал территорию солью, чтобы тот никогда не восстановился. 

Города бессмертны. Вместо старого Куня-Ургенча появился новый Ургенч. Новгород тоже восстановился, но никогда уже не был таким влиятельным центром, каким он был до Ивана. Он был наравне или выше современных ему Риги, Ревеля и других городов. Теперь это довольно тихий провинциальный город в России. То есть произошел надрыв хозяйственной системы. 

У Пушкина, кстати, это интересно написано. Он каким-то божественным талантом понимал психологию и логику. Борис Годунов, когда на Москве начинаются нестроения и неурядицы, не понимает народ, которым он руководит. Он жалуется: «Я отворил им житницы… Они ж меня пожаром упрекали!» 

То есть на самом деле он сначала выжал из окружающих территорий опричными методами хлеб, потом в сложный момент он решил раздать этот хлеб народу, чтобы заслужить его благорасположение. 

Естественно, эта система пылесоса — высасывание ресурсов земли — работает только в одну сторону, потому что раздача реализуется людьми, приближенными к государю, и, конечно, она несправедлива. Конечно, бедным достается меньше, тем, кто приближен к этой власти, — больше. И на самом-то деле если бы шла речь о благосостоянии народа, то лучше бы было просто у них меньше брать и позволять им побольше работать на основе частной собственности. Но это в голове у Бориса Годунова не укладывается. 

Вся эта пылесосная ситуация — высасывание в одном направлении ресурсов, к центру, под руку к хану, для того, чтобы он реализовывал какие-то свои великие проекты, — осознавалась умнейшими людьми XIX века. Например, Алексей Константинович Толстой, автор знаменитого «Князя Серебряного» или трилогии «Царь Борис», «Царь Фёдор» и так далее или замечательных стихов типа «Колокольчики мои, цветики степные», был славянофилом и при этом западником. И он по этому поводу все время дискутировал со славянофилами-восточниками. Вот он пишет Михаилу Стасюлевичу 12 ноября 1869 года: «Московский период нас отатарил, но из этого не следует, что мы татары. Это ни что иное, как проходящий morbus ignoble — постыдная болезнь нашей истории». И тому же Стасюлевичу — редактору и автору, — через месяц, в декабре 1869 года, он, цитируя свое собственное стихотворение, которое было написано про такую вот Киевскую Русь, начинает с цитаты: 

И вот, наглотавшись татарщины всласть, 
Вы Русью ее назовете. 

И при этом пишет дальше: «Вот именно так поступали глубоко симпатичный мне Константин Аксаков и Хомяков, это известные славянофилы, когда они гуляли на Москве в кучерских кафтанах с косым татарским воротом. Не с этой стороны стоит подходить к славянству. Оно — элемент чисто западный. (Толстой считал, что реальное, настоящее славянство исходит из Новгородской республики, из аристократической республики, из оседлой республики. Правда, он этими терминами насчет оседлости не пользовался.) «Славянство — элемент чисто западный, а не восточный, не азиатский. Тьфу на этот антагонизм славянства к европеизму», — пишет Толстой Стасюлевичу. 

Здесь, кстати, надо вспомнить об образе русских богатырей. Эти кучерские кафтаны с татарским воротом, в которых ходят славянофилы, чтобы показать свою близость к народу и славянским корням, — с точки зрения Толстого, это смешно.

А если вы посмотрите на всю не самого высокого качества живопись, которая показывает наших князей и героев, живопись, формирующую визуальный образ русского боярства, то увидите эти самые загнутые носы на сапогах. Вот эти знаменитые сапожки с загнутым носом, с гутулом татарским — тоже незримый признак, заимствованный из татарской культуры формально.

Потому что на самом деле это земледельческие страны уже, но вот этот гутул, который символизирует запрет на взаимодействие с землей, теперь уже привязан к образу русского витязя.

Потому что из Европы берутся более прогрессивные технологии, как строительство Кремля, использование земли, инструментарий, вооружение и так далее. 

И вот эти две составляющие — они в нас есть, никуда от этого не деться. Просто иногда одна доминирует, иногда — другая. После всплеска кочевых восторгов, наступает вполне очевидная и закономерная расплата, связанная с разрушением этих неформальных оседлых культур землепользования. 

В частности, тот же Толстой пишет насчет Смутного времени, что: 

Поляки и казаки, 
Казаки и поляки 
Нас паки бьют и паки. 
Мы ж без царя, как раки, 
Горюем на мели. 

Потому что, действительно, утрачена иерархия власти и права на землю. 

Я уже рассказывал про то, как изменился смысл термина «баарын» и эволюционировал в русского «барина». Ровно то же самое произошло с «помещиком». Этот термин, который появился во времена Ивана Грозного, когда имения княжат распределялись между верными государю опричниками. И это называлось «испомещение», то есть верного государева человека помещали на землю. И его благо зависело только от власти царя. Если царь начинал испытывать к нему антипатию, он отправлял его в опалу, и земля изымалась. Земля в наследственную собственность ему не предоставлялась. Испомещение — это временщиковое помещение. Временно тебе дана эта территория, соответственно инвестировать в нее не было большого экономического смысла. Да они и не хотели. Они были воины — эти опричники. Они не были хозяевами. 

Но процесс шел, и «испомещение» постепенно перешло в термин «помещик». А помещик стал через несколько столетий тем же самым барином — оседлым русским хозяином, который плохо ли, хорошо ли, занимался улучшением своих угодий. 

В представлении Дугина, появление лицея, который был плодом усилий Екатерины II и Михаила Сперанского (сначала Сперанский, потом лицей), появление Александра Сергеевича Пушкина, появление Петербурга, появление армии (кстати говоря, «армия» — европейское слово), флота (это тоже заимствование из английского языка), таких наших предметов гордости, как ракеты, скажем, или балет, — это все пришло из Европы, но мы это воспринимаем как свое. 

Ну так вот, в течение этого «ига» наращивались правовые механизмы защиты частной собственности. Дворянство, которое получило дополнительные права во времена Екатерины II, приехавшей к нам из Германии, усилилось, потом сменилось буржуазией. И после реформ Александра II, который, кстати говоря, был другом детства Алексея Константиновича Толстого, начался безумный экономический рост в России: и демографический, и экономический, и культурный тоже. 

Никто не знает, во всяком случае, советское образование и не хочет нам сказать о том, что в пореформенной России до начала XX века промышленное производство росло самыми высокими темпами в мире. Это не связано с низкой базой. База отсчетная была действительно низкая — после реформ доля России в мировом промышленном производстве была всего 3,4%. Основная часть принадлежала Америке, значительная часть — Британии, Германии, Франции. А через 30 лет российская доля выросла до почти 6%. То есть больше, чем в 1,5 раза.

Америка тоже выросла, но не в 1,5 раза, а на треть, относительно своих прежних вариантов. А доля Англии и Франции снизилась. Доля Германии тоже продолжала расти. То есть эти проценты были не только за счет внутреннего роста, но еще и каждый процент или доля процента отгрызалась у конкурентов. И то, что Россия сумела увеличить свою долю, значит, что она сумела уменьшить долю у крупнейших своих конкурентов.

Такой замечательный аналитик и специалист по экономической политике, как В. Ильин, который так же известен, как Владимир Ленин, написал книгу, которая называется «Развитие капитализма в России». Там написана, среди прочего, интересная формулировка, что Россия росла темпами истинно американскими. И это действительно так. Вот города — оседлая культура — развивались стремительно.

Все вы наверняка были в Риге, в Одессе, в Киеве, в Харькове. Там центр города — это конец XIX — начало XX века, до 1913 года. Самые красивые дома, самые красивые проспекты, самая красивая архитектура, самые замечательные памятники — это как раз завершающая эпоха империи Романовых. Я нисколько не идеализирую. Понятно, что там была тьма варварства, глупости, преступности и так далее. Но в долгой дистанции понятно, что это был стремительный экономический рост. За последние 10 лет перед революцией в Москве численность населения увеличилась на треть. 

Когда люди из деревни, вырванные из прежнего контекста, попадали в чужой, не адаптированный для них социум и, соответственно, легко поддавались на идеологические провокации со стороны революционеров. 

Идеалы революции вполне низовые и в значительной степени ориентированы на Азию. Общенародная собственность — опять, в общем-то, монгольский приоритет — коллективная собственность на землю, экспроприация экспроприаторов. «Грабь награбленное!» — прямо так и говорили. То есть отъем кем-то произведенных стоимостей — понятно, произведенных с помощью эксплуатации. 

Консолидация, мобилизация, милитаризация — подъем народа на великий путь вперед, к какому-то светлому будущему, на великий поход к коммунизму. Деградация социальных институтов, уничтожение независимой прессы, независимых судов, парламента, партий и их замена вождизмом. Вождь от лица народа, то есть орды, владеет всем, что собственно, есть в этой стране. Применительно к Сталину, это промежуточное состояние между идеологическими установками, которые корнями идут к кочевой системе ценностей, — экспансия, централизация власти, мобилизация, вдохновение народа, вождизм — и вполне понятными хозяйственными трендами, которые необходимы для того, чтобы заниматься той же экспансией: нужны заводы, нужно оружие. 

Он вынужден маневрировать между этими двумя — идеологической стенкой и стенкой экономических ограничений. 

Если так посмотреть на сталинскую эпоху, то легко увидеть некоторые красноречивые черты. 

Болванопоклонничество — то, что называлось язычеством в царской России: мумия обожествленного предка, место обрядов, инициация молодежи, где принимают в пионеры и так далее. Памятники Ленину довольно сильно напоминают скифские бабы, которые символически размечали пространство, принадлежащее кочевым племенам. Это наша земля — она символически обозначена этими довольно однотипными сооружениями, как, в принципе, и памятники Владимиру Ильичу, которые тоже достаточно однотипны, но они размечают пространство. В каждом городе есть площадь Ленина, улица Ленина, Советская улица или площадь. И это все символически приводит к тому, что пространство делается единым, цельным в символическом смысле. 

Виртуализация. Поскольку реальной экспансии не получается, то все большую роль приобретает идеологическая составляющая, хотя вполне прагматически и даже технически мыслилась и территориальная экспансия. Мировая Республика Советов, война в Испании, попытки поддержать социалистические революции во всех странах — это все экспансия. А в культуре это выглядело, как писал молодой Павел Коган: 

Но мы еще дойдем до Ганга, 
Но мы еще умрем в боях, 
Чтоб от Японии до Англии 
Сияла Родина моя. 

Откровенная романтическая, экспансионистская логика. 

Вождество. Кстати говоря, у Радзинского — это, конечно, не самый надежный источник, но интересный, — написано, что в библиотеке Сталина была книжка, которую написал Алексей Николаевич Толстой, называлась «Иван Грозный». Она вышла в 1941 году, и на ее обложке рукой Сталина несколько раз написано слово «учитель» и внизу потом написано: «выстоим». Это написано в 1942 году во время Великой Отечественной войны. В кризисной ситуации он черпал у Грозного стандарты и образцы управления этой огромной страной, не знаю, осознанно или не осознанно. А Грозный черпал это от Золотой Орды. 

Синкретизм и уничтожение институтов. Мы уже говорили, что Дума, партии, разделение властей — в принципе уничтожены. Деградация понятийной картинки до одномерной: вот мы, вот враги. Эта картинка характерна для военного мышления. Например, очень интересная вещь — родоплеменные символы идентичности: родина-мать, отец народов. Довольно дико было бы услышать, что «великий вождь американского народа Барак Обама принял представителя братского канадского народа», да? А для России, это вполне органично — «братские народы», «великий вождь», «братья и сестры» — апелляция к самым простым родоплеменным признакам близости и идентичности. 

Интенсивность. Какая интенсивность? Никакой. Даже Сталин вынужден строить города ради военного комплекса, но это очень примитивные города, где поселенческая часть выполняет функции какого-то спального цеха при военном комплексе. И в искусстве тоже самое — с намеренной расплывчатостью границ «от тайги до британских морей Красная армия всех сильней», «от Москвы до самых до окраин», «на земле, в небесах и на море». Это очень интересная замашка на глобальную роль при ограниченности материальных ресурсов и при попытке построить коммунизм и социализм в отдельно взятой стране. 

Время как вечность. Построим коммунистическое общество — и настанет счастье бесконечное и безвременное. 

Бескорневой культ. Советский человек не должен иметь своего дома, своей семьи. «Мать моя Родина, я большевик», а живут люди в бессемейности, в коммуналке, в общаге, в казарме, в бараке, в лагере. Идеальный коммунист равен идеальному опричнику. Он целиком зависит от вождя и у него ничего своего нет — все только то, что ему дает партия. Такая же, в некотором смысле, экзополитарность — есть определенный круг людей, партия как нечто вроде ордена меченосцев, и органы карательные — нечто вроде элиты, которые созданы при Сталине и никаким законам не подчиняются, кроме воли вождя. 

Централизация-мобилизация и высасывание ресурсов из территорий и людей, выжимание этих ресурсов для того, чтобы усилить государственность. И милитаризация: «Народ и армия едины» — вполне ордынский лозунг, единый военный лагерь. Конечно Сталин не знал про то, что монголы использовали такую технологию, но идеология заградотрядов, в принципе, поразительным образом напоминает то, что делали монголы. 

Общенародная собственность, та же самая идеологическая сказка. Еще в 1780 году Семен Десницкий, первый русский экономист-юрист, после того, как прослушал курс лекций в Шотландии (кстати, читал ему не кто иной, как Адам Смит), вернулся в Россию и написал «Соображения о сущности собственности», и там он, в частности, говорит, что понятие собственности в 1780 году — это время Екатерины II — по сути дела определяется тремя понятиями или тремя правами. Владеть (юридическое право собственности), распоряжаться (инвестировать, приумножать, каким-то образом оперировать собственностью) и отчуждать (отторгать, дарить, наследовать, продавать). 

Как советский народ мог владеть общенародной собственностью, виртуально распоряжаться или отчуждать? Да никак. А могла это делать только сталинская номенклатура, и это тоже в принципе ассоциируется с заметкой Карпини насчет того, что никто не может сказать: «Вот это — мое, а вот это — хана», потому что все принадлежит хану. У советского человека не было даже своего жилья, оно было казенное, и, если советский человек вел себя плохо, то его могли выселить за сто первый километр, лишив этого самого жилья. Оно по наследству не передавалось. 

Антизападничество — такое рыцарское презрение к торгашам, землероям современной Европе. Это уже сейчас у нас: «бабы», «трусы», «геи», «толерасты» и так далее. В экономическом плане отход от Запада выражается в переносе столицы от форточки, которую прорубил Петр I, в Москву, подальше от сквозняков — вредно для здоровья этой вертикали. 

Колхозы — идеальный пример солидарной ответственности для удобства взимания дани с помощью баскаков-продотрядов. Сталин пишет о том, что увеличился вывоз товарного хлеба благодаря реализации. И он-таки увеличился, но за счет того, что ничего не оставалось колхозникам. Приезжали чужие люди, городские продотряды, выгребали под метелку, колхозники могли помирать сколько им угодно. У колхозников не было никакого интереса повышать производительность, потому что приедут и отберут. В результате — голодомор, до 7 миллионов жертв. Но хлеба изъято больше, чем в царские времена. Потому что царь с помощью налогов изымал условно десятину, а коммунисты забирали все. 

Почему это работало? Очень интересна логика Иосифа Виссарионовича Сталина, озвученная им 5 июля 1928 года в «О программе Коминтерна». Вот что он говорит про колхозы: «Сразу национализировать всю землю не везде можно. Чем развитее капиталистическая страна (то есть чем она более оседлая и чем там более укоренены институты собственности. — Дмитрий Орешкин), тем труднее провести национализацию всей земли, ибо тем сильнее там традиции частной собственности на землю (абсолютно здравое рассуждение. — Дмитрий Орешкин). В капиталистически развитых странах частная собственность на землю существует сотни лет, чего нельзя сказать о капиталистически менее развитых странах, где принцип частной собственности на землю не успел еще войти в плоть и кровь крестьянства. У нас в России крестьяне даже говорили одно время, что земля ничья, земля божья». Поэтому ее легче национализировать. 

Это прямо противоречит принципам марксизма, которые говорили, что чем сильнее развит капитализм, тем больше пролетариата и тем легче там произойдет пролетарская революция. Но зато это соответствует правде жизни.

Переселение народов — абсолютно кочевая практика. 

Вряд ли Сталин подражал кочевникам, но он легко гонял с места на место поволжских немцев, поляков, чеченцев, греков, ингушей. Русских переселяли в Сибирь не по доброй воле, как делал Столыпин, когда переселил 3 миллиона, обеспечивая очень сильную экономическую поддержку (из них 27% вернулись, то есть имели такую возможность). Сталин делал это под жестким государственным контролем. Назад вернуться было нельзя. Экзополитарность. Город грабит деревню, деревня для него чужая. Там кулаки сидят на хлебе и не хотят поделиться с революционным городом. Надо все забрать, и пусть подыхают. В интеграле — падение производительности труда и усиление государства, экспансия. 

Отсюда проблемы Путина. Он, конечно, не Сталин, и он живет в совершенно другой стране. Но приоритеты, система ценностей в той или иной степени заимствованы из советской системы. 

В системе теоретических представлений Родина должна быть большой и сильной. Чем больше, тем богаче. Отсюда бурная радость по поводу того, что Крым наш. А на практике это империя наизнанку, как было при Сталине, за гиперэксплуатацией своих собственных центральных земель, как раньше говорили, «метрополии», идет трата ресурсов на периферию. 

В результате по итогам развития советской державы в цивилизационном центре мы имеем «черную дыру» с возвышающейся над ней одним супергородом. 

Реальная практика нуждается в урбанизации, укреплении частной собственности, правовых гарантий, конкуренции, квалификации. А идеология заимствована советская. Отсюда возникает расщепление между пропагандой и практикой. На практике мы теряем рубль, на практике люди беднеют, а в теории мы поднимаемся с колен и даем всем отпор, что вызывает бурные аплодисменты. Изоляционизм. Вроде как экспансия, а де-факто Россия потеряла Украину, Россия теряет Приднестровье, Россия теряет статус равного партнера с другими развитыми странами мира. 

Отжатие частной собственности — дело Ходорковского и ЮКОСа. Передача ее приближенным к трону людям, которые тоже нервничают, потому что у них нет полной гарантии. Они знают, что их собственность ограничена пребыванием вот этого великого президента-царя-хана. До тех пор, пока он есть, собственность у них. Они знают, что это незаконно. 

Презрение к закону, презрение к правовым гарантиям частного человека перед властью и вождя — тоже очень характерные особенности гибридной путинской вертикали. Презрение к правовым институтам, которые были созданы в 90-х годах. Худо-бедно были конкурентные выборы, был независимый суд, независимая пресса, и парламент, с которым президенту Ельцину приходилось ой как нелегко. Сейчас все это — потемкинские деревни. 

Он сейчас будет испытывать то же самое, что и Борис Годунов: «Я отворил им житницы», я о народе забочусь, я ему увеличил зарплату — не потому, что выросла производительность труда, она снизилась, — а потому что было отжато из ресурсов природы, из территории «земляное масло», которое называют нефтью. 

Вот это и есть империя наизнанку. В пропагандистском пространстве «крымнаш» — это замечательно. А то, что каждый год он стоит минус 125 миллиардов рублей из российского бюджета, — об этом как-то не говорится. Это не так уж много — спины российскому бюджету 125 миллиардов не сломят, но если за три года — получается почти 400 миллиардов, и это как раз та сумма, относительно которой в 2016 году в бюджет внесено предложение об изъятии пенсионных накоплений.

В некотором смысле это иррационально. Это следование великим приоритетам, унаследованным из прошлого, но приоритеты эти кочевые. И здесь все очевиднее происходит системный конфликт между, условно говоря, русскими европейцами и русскими не то чтобы азиатами, но носителями ордынских ценностей. И когда нам говорят, что Путин — продолжатель великой традиции царской России, — это обман. Потому что тот же Пушкин говорил, что «правительство — единственный европеец в России. И если бы оно стало стократ хуже, никто бы этого не заметил». 

Сейчас в России гораздо больше европейских людей в крупных городах. Не потому, что они какие-то другие, а потому что они жизнью вынуждены быть оседлыми — у них есть свои интересы, оседлые, соответственно, европейские практики. А правительство все больше тянет в азиатскую сторону. Поэтому и возникает раскол и между пропагандой, и между властью и народом. В пропагандистском пространстве полное единение, а на практике — люди, которые вдруг видят, что у них денег все меньше, а цены растут. И этот раскол будет только увеличиваться, потому что власть не в силах поменять свои приоритеты. 

Чтобы было понятно, что такое интенсификация пространства, — простой пример. Площадь Японии составляет 380 тысяч квадратных километров. Для справки — территория республики Коми — 420 тысяч квадратных километров, то есть побольше, чем у Японии. Иркутская область — 775 тысяч, равно в два раза больше, в Японии. Если бы представить, что Япония была бы субъектом Российской Федерации, то она бы по площади была на тринадцатом месте. Выше нее была бы Архангельская область (у нее 413 тысяч квадратных километров), а ниже — Амурская область (360 тысяч квадратных километров). Но какое население? Население Японии 128 000 миллионов человек, в России — 143, с Крымом 145. Совместимые цифры. Представляете себе все население России можно загнать на территорию Архангельской или Амурской областей или в республику Коми, как это будет выглядеть? И при этом японцы производят в четыре раза больше валового внутреннего продукта, чем вся Россия. Вот на этом клочке территории, большая часть которой занята сейсмически опасными горами, они построили оседлую культуру с немыслимой интенсификацией сельского хозяйства. А мы с 17 миллионами квадратных километров боремся за то, чтобы присоединить еще Крым, не имея возможности и желания интенсифицировать свою собственную территорию. 

Это так глубоко укоренилось в нашем сознании, что объяснить это невозможно. Поэтому с каждым годом вертикаль власти будет нести все большую нагрузку, ее действия будут все менее эффективны, и мы будем под действием этих приоритетов все быстрее идти в тупик. И удивительным образом будет обостряться расхождение между пропагандой и реальностью. 

Сейчас нам тот же самый Дугин очень страстно рассказывает про Новороссию, забыв, что Новороссия — это феномен как раз европейской России. Новороссию присоединила с помощью армии, организованной по европейским принципам и с помощью европейского оружия, Екатерина II, немка с немецкими, европейскими представлениями о реальности. А всплеск экономического роста в Новороссии начался после реформ Александра II, когда стал активно приходить западный, европейский капитал. 

Например, город Донецк изначально назывался Юзовка, потому что построил его англичанин Джон Хьюз, который построил там металлургическое шахтное производство с помощью, естественно, европейских технологий. И именно после реформ 1861-1865 годов начался стремительный рост новороссийской территории. 

Тогда она за счет частного капитала и строительства железных дорог стала самой насыщенной в транспортном, инфраструктурном отношении территорией. Там и по сей день железные дороги представляют собой самый плотный комок по всей России. А в советскую эпоху она так и осталась на уровне угольно-стального комплекса, с которым Маргарет Тэтчер еще в 1980-х годах боролась, потому что спрос на уголь падал, и ей надо было сокращать почти миллион горняков, занятых в угольной отрасли. У нас с этим не боролись, и, естественно, Донбасс благополучно проспал все советские информационные и модернизационные рывки, которые благополучно совершились в европейском пространстве. 

Мы опять тратим деньги на какую-то экспансионистскую идеологию вместо того, чтобы инвестировать их в свою собственную территорию. Дороги по-прежнему остаются проблемой. Не то, чтобы у нас во власти были дураки — дураками их точно не назовешь. Но система ценностей у них дурацкая. И объяснить это чрезвычайно трудно. 

При этом, когда экономисты говорят, что ничего страшного, и революции не будет, я с ними согласен, — можно жить и при такой экономике. И Белоруссия живет при такой убогой экономике. Но есть еще система ценностей, где все зависит от одного человека. А раз так, то всегда будет соблазн перехватить этот руль и стать во главе этой системы. Это значит, что когда уйдет Путин, это новое опричное воинство начнет друг с другом разборки за то, кто окажется первым. Хорошо, если они смогут решить это мирным способом. Но далеко не факт. Поэтому для меня кажется достаточно понятным, что «Смутное время» приближается. 

Как оно будет выглядеть? Кто же знает? Но это системная неизбежность, как следствие возврата к условно облегченному промежуточному сталинизму в нашей стране. 

С моей точки зрения, без него нельзя было обойтись, он естественен. Без этого возврата мы вряд ли могли бы существовать, но это уже совершенно другая история. 

Одна часть людей искренне верит, что чем обширнее Россия, тем она богаче. А вторая часть, которая решает экономические проблемы, понимает, что на повестке дня опять интенсификация вместо экстенсивности, опять большой риск проспать очередную технологическую революцию, которую сейчас переживает Запад. Я напомню, что Советский Союз распался под разговоры о необходимости перевести хозяйство на интенсивные рельсы, о необходимости внедрять плоды научно-технической революции. То есть люди все понимали. Но для того, чтобы это сделать, надо было вернуться к укорененной в частной собственности системе ценностей, а это было нельзя. 

Вот и сейчас то же самое. Институты частной собственности разрушены, государственная структура замкнута на одного человека, и в некотором смысле это опять напоминает такое псевдовождество. Так или иначе, когда эта система рухнет, у нас начнется проблема дележки территорий и власти. Ничего хорошего это нам не обещает. 

Максим Дбар: 

— Вы говорите, что у российской государственности две основы: азиатская, более отсталая, и европейская — более прогрессивная и более эффективная. Почему за последние 300-400 лет в силу эволюционных преимуществ более эффективная европейская основа не вытеснила более отсталую азиатскую? 

Дмитрий Орешкин: 

— Во-первых, смысл моего выступления был как раз в том, что у меня нет претензий к азиатам. У меня есть претензии к кочевой культуре. Вот есть доминанта кочевая. Почему этого не произошло? На самом деле это произошло. За 300 лет романо-германского, европейского «ига» Россия очень быстро поднялась именно в европейском направлении. Но это сопровождалось серьезными диспропорциями. 

В частности, благодаря этому европейскому росту произошел огромный всплеск демографии. И благодаря открывшемуся рынку был огромный спрос на трудопредложение. Благодаря выходу из крепостной зависимости у крестьян появилась серьезная заинтересованность в том, чтобы развивать свое хозяйство. Соответственно, появилось неравенство — появились кулаки, которые эффективнее вели свое хозяйство. И появились «лузеры» этого процесса — бедняки, байбаки.  

Все знают, у кого какие замашки, кто кого может убить или побить. Деревня — саморегулирующийся мир, довольно жестко регулирующий, а в городе человек попадает в анонимную среду. Над ним нет никого, кто за ним следит. Деревенского мира там нет. Он попадает в город неквалифицированным, дезадаптированным. Он видит всю несправедливость. Эти люди живут впятером в одной комнате. За работу им платят мало, потому что труд неквалифицированный. Одного человека можно выгнать и взять на его место точно такого же. И у люмпен-пролетариата из предместий есть, как мне кажется, неизбывная тоска по справедливости. 

Потом к ним приходят люди и начинают объяснять, что когда все будет равным у всех, когда не будет богатых и бедных, ты заживешь значительно лучше. И человек эту пропаганду воспринимает легко, потому что он был вырван из прежнего мира и не адаптирован в новом мире. 

Исламские революции кажутся мне очень похожими на нашу революцию 1917 года. Но наша революция была на фоне роста. Значительная роль и вина принадлежат государю-императору Николаю Александровичу Романову. Потому что его дед Александр II говорил: «Лучше провести реформу сверху, пока крепостное право не отменено снизу». У него хватило ума, и Россия на это благодарно откликнулась удивительными темпами роста. Но борцы за свободу Александра II убили. 

И Николай Романов, Николай II, это очень хорошо помнил. Поэтому, когда настала пора еще дальше двигаться по пути либерализации и удовлетворения растущих городов, он был категорически против. 

После революции 1905 года была создана Дума, и думская оппозиция требовала вполне разумных вещей: сделать так, чтобы государь, по английскому образцу, царствовал, но не правил. Она требовала так называемого ответственного правительства. В терминах думских лидеров это значило, что правительство отвечает перед парламентом. 

Государь-император воспринимал это как покушение на свою ответственность, на свою царственную роль. И, в этом смысле ему очень помогала императрица Александра, которая говорила, что всех этих гучковых и милюковых надо сослать в Сибирь, потому что они покушаются на династию. 

А у нее еще был частный интерес — она родила замечательного сына и воспринимала Россию как собственность государя, и сам государь так ее воспринимал. Но при этом собственность у него была не безграничная. Он не был ханом. У него было царское имение, например, в Эйлатане, в Туркмении, и были государственные земли, на которые он не покушался. И был еще могучий частный сектор, который рос. 

Но чем быстрее росла экономика, чем быстрее росли города, тем больше прав они предъявляли для того, чтобы гарантировать свои достижения. Царь, когда отдавал команды о формировании Думы, говорил тем, кто формировал избирательный закон, что этот закон надо построить таким образом, чтобы в Думе были представлены, говоря современным языком, самые лояльные классы, а именно, земледельцы-крестьяне и землевладельцы-помещики. А вот чтобы городов там было поменьше. Причем речь шла не о пролетариате, а именно о буржуазии. 

Тогда главным врагом государь были именно буржуа, стремительно растущие города, у которых были бешеные деньги, и они требовали себе все большего внимания. И действительно, они рядились с государем, то есть, торговались с ним. Это было ему совершенно невозможно. Кроме этого, он боялся, что его вульгарно застрелят. Поэтому он предпринимал совершенно глупые безответственные попытки удержать власть всеми силами, и, в результате, доигрался до Февральской революции 1917 года, которая, кстати, была никакой не революцией масс, а революцией элит. 

А потом уже во всей своей прелести проявила себя Дума. Там задавали тренд левые популисты, социалисты. Консервативные слои Думы были подавлены риторически. И огромная разрушительная деятельность левых популистов, в частности, в лице Керенского и других министров, привела к стремительному росту инфляции, ухудшению экономической ситуации — и все это на фоне войны. Так что это была революция консервативных низов, которые чувствовали себя проигравшими в этом быстром росте. Рост всегда сопровождается перераспределением ресурсов, и лидеры получают от роста много, а те, кто ниже, получают от этого меньше. Разрыв очень велик. В частности, это сопровождается ростом городов. Село начинает чувствовать себя обиженным по отношению к городам. 

А на селе есть огромный избыток населения. Почему Столыпин пытался переселять русских крестьян из центральной России в Сибирь и Туркестан? Потому что был дефицит пахотных площадей. Но население растет, а площади остаются те же самые. 

А большевики подключились с довольно бессовестной пропагандой. Ведь на самом деле объем помещичьего землевладения не прошел 10% от общих запасов земли. Абсолютное большинство земли принадлежало крестьянам, но в большей части успешным, то есть кулакам. 

Оттого, что землю отобрали бы у помещиков, лучше жить заведомо не стало бы. Ее было немного, но использовалась она гораздо более эффективно — потому что использовались современные технологии. 

И вот эта довольно забубенная и безответственная пропаганда нашла себе горючий материал, который даже после ошибочных решений Николая и после безответственного поведения Думы все равно был в меньшинстве. 

Ведь произошло очень простое явление — разгон Учредительного собрания. Было решено в рамках законности организовать Учредительное собрание и там решить будущее России. 

Было понятно, что в «Учредилке» большевики окажутся в меньшинстве. Большевики с помощью вооруженных матросов разогнали Учредительное собрание. Город Петербург поднялся на мирные протесты и был расстрелян из пулеметов. Все, произошел военный перехват власти. 

А после этого началась ситуация чудовищного ухудшения экономики, чудовищной пропаганды и чудовищного насилия. 

Только засчет насилия «оккупационный» режим большевиков и удержался в России. За счет насилия и совершенно бессовестной пропаганды. Когда люди умирали с голоду, вся пресса была полна сообщений об успехах советского сельского хозяйства и экономики.

Это гораздо хуже, чем та смертельная стыдная болезнь, о которой пишет Алексей Константинович. Чудовищная страница в нашей истории, но она есть... куда деться? 

Вопрос из зала: 

— «Смутное время» звучит, как будто это натуральная эволюция, как будто так все и должно произойти в итоге. По вашему мнению, возможно, что один преемник будет сменяться другим преемником, и элиты сменятся, но структура останется той же? И в итоге мы все ближе и ближе будем двигаться к состоянию Северной Кореи. 

Дмитрий Орешкин: 

— Нет никакой предначертанности. Я бы был очень разочарован, если бы из моего доклада можно было бы сделать вывод о том, что все понятно и будущего нет. Есть субъективный фактор, есть личности, которые могут в эту ситуацию вмешаться. Если даже будет преемник — кстати, это не самый плохой вариант, во всяком случае без кровищи, — то этот преемник будет вынужден проводить какие-то реформы, хотя бы для того, что бы обеспечить паритет вооруженных сил. 

И при этом есть глубоко презираемый и третируемый в СМИ Запад, который все-таки дает пример мирного эволюционного развития, в том числе и в смысле территориального дележа. 

Но я не очень верю, что у наших элит хватит ума, доброй воли и ответственности для того, чтобы так себя повести. Для того, чтобы провести реформы, надо быть или таким наивным человеком, как Горбачев, который думал, что он удержит ситуацию под контролем, или таким отчаянным человеком, как Гайдар с Ельциным. И тот, и другой сгорели. И тот, и другой в глазах общественного мнения — глубоко третируемые, презираемые то ли идиоты, то ли предатели. 

На самом деле они сделали очень многое, но не то что бы их труды пропали даром. Нет, наша экономика гораздо лучше и наше общество гораздо лучше, при всех его недостатках. 

Но если приведется преемник, он волей или неволей (если он рационален) будет вынужден проводить оптимизацию этой системы. Другой вопрос, что преемник-то может быть и иррациональным. Вполне может быть, что власть перейдет к условным «черным полковникам», потому что очень сильна интенция в наших элитах, что Горбачев был трус и дурак, и если бы он пару раз стрельнул из пулемета, вся эта московская публика разбежалась, и Советский Союз и дальше бы сиял на небосклоне. 

Может, и сиял бы, но тогда уже всем было понятно, что так жить нельзя — от чекиста и до члена ЦК партии до последнего водопроводчика было понятно что приехали. А вот сейчас пока еще нет такого ощущения, что приехали. 

Поэтому мне кажется даже более вероятным, что преемник попытается завинчивать гайки и может действовать жестче, чем Путин. Во всяком случае, силовое крыло хотело бы видеть страну по сталинскому образцу, единым военным лагерем. 

Там есть люди, которые искренне полагают, что надо заткнуть рот всем слишком умным, что надо ввести прямое военное управление, и все будет окей. И эта система ценностей аксиоматична, с ней трудно спорить. Они могут проиграть спор не тебе, потому что они твою логику не воспринимают, а только реальности. То есть тогда страна будет идти вниз до той поры, пока не станет очевидно, что приехали. 

Я надеюсь, что именно благодаря большей продвинутости нашего общества, большей информационной открытости, — потому что мы можем говорить то, что считаем нужным, и это в стране даже позволяется, — процесс осознания произойдет раньше. 

В Советском Союзе мы 70 лет к этому шли, хотя в принципе можно было бы осознать еще в 32-м году, когда были достигнуты чудовищные экономические результаты. Не осознали, потому что об этом не говорили, это не обсуждали. Сейчас я думаю, это произойдет быстрее. Поэтому теоретически все может быть. А практически — как бы преемник не оказался покруче Владимира Владимировича.

Вопрос из зала: 

— Вы сказали, что наблюдаются некоторые сходства между господином Сталиным и Путиным. Товарищ Джугашвили был известен созданием культа личности. Каковы варианты развития событий, как возрождение знаменитой фразы: «Спасибо товарищу Путину за наше счастливое детство!» 

Дмитрий Орешкин: 

— Так это уже есть. Путин будет вежливо отбрыкиваться, ему это будут навязывать. Уже не кто иной, как господин Володин, сказал, что есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России.

Почему-то принято считать, что Путин такой нехороший. А я думаю, что в значительной степени его сделали, его привели к этой ситуации. Когда на выборах все нотабли, все региональные лидеры поняли, что он сильный человек, они стали под него подстраиваться — даже без особенного давления с его стороны. 

И тут надо быть человеком величайших духовных качеств и силы, чтобы не поверить в то, что ты действительно какой-то выдающейся. 

Все говорят, что ему везет, что он сильный, что он нагнул Обаму, он поднял Россию с колен. И мне кажется, что Меркель права, когда она говорит, что Путин живет в какой-то своей реальности. 

Он же действительно теряет берега. Я бы на его месте потерял через две недели, если бы вся страна от Калининграда до Владивостока говорила мне, какой я умный. Если бы он ушел через два срока, он бы остался в памяти России как великий президент. Ему простили бы и Беслан, и «Норд-Ост», и подлодку «Курск», и отжатие собственности, потому что в принципе он шел в более или менее в правильном направлении. 

Третий срок — это уже слишком. И, конечно же, сейчас будет игра с этим «спасибо товарищу Путину за наше счастливое детство». Уже ведь так и говорят по телевизору. Хотя он как бы говорит: «Ну что вы, о чем вы…». 

У того же Пушкина в «Борисе Годунове», помните, в самом начале бояре обсуждают, что будет, и один князь говорит другому: «Узнать немудрено… Борис еще поморщится немного, что пьяница пред чаркою вина, и наконец по милости своей принять венец смиренно согласится». Смиренно согласится стать отцом всех народов — а куда денешься? 

Вопрос из зала:

— Неважно, какой будет смена власти. Предположим, к власти придет условно прозападный, либеральный элемент. Достаточно ли будет сил у демократического государства после смены власти, после смены курса? Насколько хватит сил, чтобы избежать отката к железной руке в условиях, когда люди не привыкли к демократической смене власти?

Дмитрий Орешкин:

— Я не знаю ответа, потому что достаточно или не достаточно — это только на практике выясняется. Сейчас этого элемента стало значительно больше, чем в советские времена. Вот те самые 15% (100 минус 85 — получается 15) — от них требуется огромное мужество, чтобы этого не поддерживать, огромная самостоятельность. Просто значительная часть как всегда примыкает к большинству.

На самом деле я думаю, что такой элемент — это не 15%, а процентов 35. Он просто молчит, не хочет отвечать, попадает под влияние пропаганды телевизора. Но тем не менее поразительно, что 15% не соглашается. Ведь если вы возьмете 15% от 145 миллионов, — это почти 20 миллионов человек.

Конечно, в основном это горожане, образованные люди, состоятельные. Вам, наверное, будет интересно узнать, что у 14% моих соотечественников есть иностранные паспорта. Интересное совпадение: то есть они могут выехать за границу, у 9% есть долларовые счета в банках.

Это меньшинство на самом деле есть, оно не боится высказывать свою точку зрения, что уже хорошо. И вопрос только в том, как оно представлено в элитах. Потому что чем больше я читаю и думаю про прошлое моей выдающейся страны, тем становится очевидней, что на самом деле революция была не народным каким-то проявлением, как нам говорят, а внутриэлитными разборками. Гражданская война — это не война народа против правительства, а это война одной группы элит против другой группы элит с пропагандистским подтягиванием народа в качестве бойцов.

Ну так вот, мне кажется, что чем выше в небеса взлетает идеология и чем дальше она отрывается от реальной практики, тем скорее наступает то, что называется когнитивный диссонанс.

Он уже наступает: люди говорят, да, Путин молодец, Путин поднял с колен, присоединил Крым, но почему за мой счет? И этот червь сомнения начинает шевелится. Год назад он не шевелился. Как долго он будет шевелится, я не знаю, и хватит ли ресурсов? Мне кажется, что ресурсов больше.

Ну и на самом деле Советский Союз существовал 70 лет. Путинская Россия пока живет 15 лет. И если быть совсем откровенными, то это начинается, по крайней мере в моем летосчислении, наверное с грузинской войны, может быть, с мюнхенской речи, — это меньше десяти лет. Так что точно что-то произойдет, на вашем веку — точно.

Вопрос из зала:

— В девяностые годы, в ельцинские — Горбачев не успел, но вот во время этих ельцинских реформ, почему все равно пошли по экстенсивному пути, стали в большой степени использовать нефтедобычу, расширять ее, почему не сумели перейти на интенсивный путь и почему не попытались толком?

Дмитрий Орешкин:

— Может, вы меня осудите, но я думаю, что 90-е годы сильно недооценены. Я не очень понимаю, почему вы говорите про экстенсивный путь, ведь тогда цены на нефть были где-то около 20 долларов и меньше.

На самом деле Зюганов очень сильно критиковал Ельцина за то, что происходит приватизация нефтяной отрасли. Он говорил, что это наверняка отразится в суммарном падении добычи нефти, потому что была крупная советская система добычи, и, как казалось Зюганову, она эффективно работала, а теперь все это раздробят, и добыча нефти упадет.

Но она не упала и не выросла. На самом деле она снизилась, потому что мощности были исчерпаны, нужны были инвестиции, и только с приходом, условно говоря, Ходорковского, который вычистил кадровый состав, который гораздо эффективнее организовал добычу, начался рост — это уже вторая половина девяностых.

А в начале нулевых цены на нефть начали расти, и потом еще быстрее. То есть в девяностые-то годы как раз была интенсификация. Просто об этом никто не скажет.

Я сейчас вам по пальцам назову пять интенсивных технологических революций, которые произошли в 90-х годах: компьютерная революция — с 90-х годов у нас в стране производились счетные машины системы «Искра» в Смоленске, на них работать было невозможно. В 90-х появляются компьютеры, что, кстати говоря, в советскую эпоху было невозможно по определению, потому что любой ксерокс стоял на учете в КГБ, пишущие машинки хотели поставить — какой к черту компьютер, да вы что?

Плюс к компьютерной в конце девяностых произошла революция интернета, плюсреволюция мобильных телефонов. В советские времена мы стояли десять лет в очереди на телефон, чтобы его в квартире получить, — и тут она была решена.Строительная революция — технологии строительные изменились, началось стремительное жилищное строительство. А самое главное — экономическая революция: рубль стал конвертируемым, появился смысл его зарабатывать, появился смысл его инвестировать, появился класс собственников, появилась экономика, которая откликается на рыночный, платежеспособный спрос. Не то что тихо-мирно из начальства спускается сверху.

Так что, может быть, я несправедлив, но мне девяностые годы кажутся гораздо более плодоносными для России. 

Хотя те люди, которые в советскую эпоху работали на военных заводах (а у нас 80% заводов были военных), и люди, которые работали на шахтах в Донбассе, девяностые годы воспринимают как нечто ужасное. Потому что ребята из Горловки зарабатывали 700-800 рублей в месяц легко — те, которые рубили уголь. Они за год могли заработать на автомобиль «Жигули», мечту любого советского человека. И им этот автомобиль предоставляли без очереди, поскольку они были пролетарии. Точно так же с военными заводами: там было отдельное финансирование, отдельное снабжение. Люди хорошо работали, и все это рухнуло. 

И сейчас люди говорят, что мы голодали. Ну да, я тоже, ну, не голодал, но жил за счет гуманитарной помощи в начале девяностых в Москве, как и все научные сотрудники. Но потом кто-то реализовался, кто-то нет. И эти ребята с очень большими претензиями к 90-м годам, потому что они не думают, что нефть упала в цене, они не думают, что уголь перестал так высоко цениться, они не думают, что они зарабатывали деньги, потому что им Центральный Комитет давал, как пролетариату, а не потому что они производили рыночно нужную продукцию. Это как бы их не касается — они жили хорошо, а потом в 90-е годы стали жить плохо, и вот Ельцину нет прощения. Но мне кажется, его очень много в чем можно обвинить, но в том, что он реализовывал экстенсивную модель, — тут я что-то не совсем понимаю вас, честно сказать. 

Реплика из зала: 

— Автомобильные заводы были закрыты. В общем что-то произошло с промышленностью… 

Дмитрий Орешкин: 

— У нас когда говорят «промышленность», имеют в виду оборонку. Значит, до революции группа Б — так называемое производство товаров народного потребления — была больше половины в общем производстве ВВП. После революции ее уменьшили до четверти. Это считалось очень хорошо, потому что группа А — это индустриальная мощь. 

На самом деле группа А, — как один неглупый школьный учитель сказал: «Запомните, дети, группа А — это Абарона». Производили огромное количество стали, из этой стали производили оружие, которое никуда не продавалось. Соответственно, не было рыночного спроса, потому что негде было продать. Соответственно, в казну не возвращались деньги. 

А платить надо было геологам, которые разведывали руду, металлургам, которые её выплавили, инженерам, которые построили эти танки, металлургам, которые сделали этот броневой лист и так далее. В результате все время приходилось подпечатывать фальшивые деньги. Вот это экстенсивное хозяйство — когда денег все больше, а стоят они все меньше. 

Когда оказалось, что рынок не предъявляет спроса на эти самые танки… Я, кстати, напомню, что, когда Советский Союз развалился, в нем было 63 900 танков, — это больше, чем у всего остального мира вместе взятого. И они никаким боком не помогли спастись этой замечательной государственной структуре. 

Кому, зачем еще раз производить эти танки, еще раз лить этот самый чугун, если людям нечем платить зарплату? Все это схлопнулось. И во всем этом в глазах общественного мнения виноваты, конечно, Ельцин и Гайдар. 

Но должны же быть какие-то доброкачественные объяснятели, которые людям, желающим понять, должны говорить о том, что на самом деле это заложено.