Ирина Довгань: Верю, что наказание найдет своих «героев»

Ирина Довгань: Верю, что наказание найдет своих «героев»

В 2014 году фотография с изображением Ирины, прикованной к столбу в Донецке и завернутой в флаг, над которой издеваются прохожие, была опубликована в The New York Times. Эта фотография шокировала многих. 

На шею пленной активистке боевики повесили табличку с надписью «Она убивает наших детей», а в волосы воткнули маленькие украинские флажки. Тогда, благодаря настойчивости журналистов, женщину отпустили из плена.

В сентябре 2018 года ее показания вошли в те 58-м свидетельств пострадавших о преступлениях в отношении сексуального насилия на Донбассе, которые правозащитники передали как представление в МУС в Гааге.

На днях Восточноукраинский центр общественных инициатив передал в офис прокурора Международного уголовного суда дела о преступлениях, связанных с сексуальным насилием. На брифинге по результатам представления присутствовала и бывшая пленная украинская активистка Ирина Довгань.

Укринформ приводит текст выступления Ирины Довгань в ходе пресс-брифинга:

— Интерес ко мне впервые проявилась, когда меня нашла Евгения Закревская (адвокат и активист. – Ред.) и она задокументировала все, что я говорила – где-то на второй неделе жизни в Киеве после освобождения.

Я могу сказать, что после подобных травм мозг стирает подробности. И некоторые вещи, которые я вспоминаю – они для меня, допустим, бывают странные.

Я могу привести пример. На четвертом году после плена мой мозг подал мне такую картинку – мне не давали пить три дня и у меня не было доступа к воде. Потом была площадь, где на жаре меня держали возле столба и я не понимала, сколько времени это продолжалось. Потом – возле площади «Мотель». Потом я оказалась в другой камере в том же батальоне «Восток». Вместе со мной там был туберкулёзник и он все время говорил «ополченцам»: «Отпустите меня, вам здесь опасно меня держать, у меня открытая форма туберкулеза и я принимаю лекарства, у меня нарушается цикл».

Так вот, возле него стояла пятилитровая фляга с водой. И после нескольких лет я вдруг вспомнила – а я ведь пила из этой баклажки! Потому что я понимала, что меня все равно убьют, но жажда была такая, что я безумно хотела пить. И вот я, человек, имеющий определенное отношение к медицине, себя спрашивала – почему за 4 года я никогда не упомянула об этом? Почему я не сдала анализы на туберкулез? Ведь я два раза, когда сокамерник не видел, подползала и пила воду из его баклажки.

Это простой пример – как какие-то неприятные воспоминания может просто «забывать» мозг. Я же не могу этого объяснить. Я абсолютно адекватный человек, я не мучаюсь кошмарами, я ничего не прячу в себе, но вот этот случай для меня самой – уникальный.

Я верю, что наказание найдет своих «героев» и за все преступления люди будут наказаны…Я очень благодарна Закревской, которая тогда по горячим следам все мои слова задокументировала. И где-то через два года меня вызвали по телефону в военную прокуратуру.

Меня встретил сотрудник военной прокуратуры Валерий, который, честно говоря, вообще понятия не имел – что со мной происходило – ни из медиа, ни из любых других источников. И когда мы начали с ним работать, то это было болезненно как для него, так и для меня.

Я не могла просто в двух словах сказать, как будто раз – и дать показания в течение 10 минут. И мы два часа сидели с ним летом, была очень сильная жара. Я ему пыталась все рассказать, он ничего не понимал, постоянно переспрашивал – и мучился, с него лился пот. Он очень плохо формулировал предложение на украинском языке, а в компьютер надо было заносить показания на государственном языке (сам он мне сказал, что родом из Николаева). Это были два часа пыток – его и моих. И он мне сказал: «Наверное, на этот раз хватит, я больше не могу. Я вас вызову еще».

И все, больше чем на год все исчезло. Я иногда об этом вспоминала, улыбалась про себя и думала – очень интересно, куда же делся этот Валерий и как там вообще развиваются события.

Месяцев восемь назад меня снова нашла Евгения Закревская и сказала: «Ирина, все-таки нужно довести дело до конца и закончить показания в военной прокуратуре».

Это была суббота, выходной день. Мы встретились в десять утра и без перерыва работали до девяти часов вечера. Это был совсем другой военный прокурор, человек, который был в курсе всех событий. Он на лету связывал мои слова с какими-то другими показаниями и говорил: «Очень хорошо, вы будете идти как свидетель».

Я, например, была свидетелем избиения двух мужчин. Из одной религиозной организации отец и сын приехали за вещами детского дома – просто вывезти вещи, потому что это был конец августа, а дальше осень – и было понятно, что ситуация не имеет конца и края.

Я слышала, как над ними издевались, как молодой парень вынужден был рассказывать, что он перенес какую-то половую операцию и он вообще «ничего не может». Он, видимо, настолько боялся, что над ним состоится сексуальное надругательство, что он говорил «я импотент», они хохотали, издевались, расспрашивали. И он снова унижался и говорил.

Это очень страшно было. Я слышала это по коридору, потом я видела, как этого отца и сына некоторое время пристегивали наручниками к трубам, а затем их отпустили.

И военный прокурор мне сказал, что он знает про этот случай и, мол, очень хорошо, что свидетельства одного человека подтверждают показания другого.

За то время непрерывной работы в военной прокуратуре это был первый положительный для меня опыт. И тогда я подумала – слава богу, моя страна как-то заинтересовалась, и я могу быть полезной.

В этой ситуации трудно, что ты не одинок, а у тебя есть семья и дети. У меня была несовершеннолетняя дочь, и я могу от себя сказать: это очень страшно, когда девочка обдумывает, что происходило с ее матерью, слышать из каких-то медиа подробности – это ужасно.

И ситуация непредсказуема. И всегда для человека, который откровенно рассказывает, что с ним было – всегда есть риск, что это будет иметь страшные последствия для семьи.

И я не знала: правильно ли я делала, что вообще об этом рассказала? Очень многие мне писали или говорили: «Чего бы тебе не заткнуться и не сидеть тихонько, ведь все уже произошло?». Поэтому я понимаю людей, которые не хотят давать показания, – они берегут близких людей.

Украина, наверное, впервые переживает такие проблемы. Война обострила такие вещи, которых раньше в обществе не было. Да и не обсуждались они. Вообще.

Автор: Александра Жаркова, Киев; Укринформ