Лукашенко пошел на беспредельный цинизм и прямой шантаж

Лукашенко пошел на беспредельный цинизм и прямой шантаж

Александр Лукашенко поставил перед белорусами неразрешимую моральную проблему.

Но моральные проблемы вообще неразрешимы, пора бы признать это вслух, – потому что мораль не одна. У Бога одна, у человека другая, у начальника третья.

Вот диктатор посещает оппозиционеров в СИЗО, явно демонстрируя, что сидят они ни за что и держать их там он может сколько угодно – это исключительно вопрос личной воли, пишет Дмитрий Быков для Собеседник. – Вот он имитирует обсуждение конституционной реформы с ними – а на деле предлагает довольно примитивный торг: я выпускаю двоих (остальных держу в заложниках), эти двое от лица оппозиции призывают белорусов отказаться от уличного протеста, тогда я выпускаю прочих, и мы начинаем договариваться. Возможно (не наверняка!), я соглашаюсь на выборы. Возможно, на них даже будут альтернативные кандидаты. Когда-нибудь потом, через год-другой…

И у выпущенных на волю Юрия Воскресенского и Дмитрия Рабцевича нет вариантов – главные-то оппозиционеры все равно в тюрьме, в пыточных условиях, при этом Шкляров, например, тяжело болен. И вроде как власть сделала шаг навстречу – не отталкивать же протянутую руку. И вроде как перспектива конституционной реформы вполне реальна, а альтернатива вроде бы не видна, потому что "конституции на улицах не пишутся".

А призывать своих сторонников снова и снова выходить на эти самые улицы – значит откровенно подставлять их под дубинки, потому что за одно только воскресенье схватили 600 человек и останавливаться не намерены. То есть из белорусского кризиса, полагают иные оптимисты, наметился выход, и все это сделал Лукашенко отважным политическим ходом – явился в СИЗО.

Замечу, что это не шаг навстречу, а беспредельный цинизм и прямой шантаж; что выбор у Александра Григорьевича не слишком большой – провести в СИЗО четыре часа или гораздо дольше, учитывая зверства его подчиненных; что никакого оружия против него, кроме улицы, у населения нет. Что до нас, у нас есть три варианта протеста – белорусский, киргизский и российский (то есть отсутствующий).

Перевода событий в киргизский формат вовсе не хотелось бы – как справедливо заметил антрополог Роман Шамолин, это будет означать проигрыш, и не только моральный. Но перевод в российский формат, как мне представляется, все-таки страшней. Хотя бы потому, что у живого – плохого или хорошего – есть надежда, а у мертвого она проблематична.