Марчук: Нет, успешно завербованные в свое время представители украинской творческой интеллигенции при встрече от меня не убегали...
Марчук: Нет, успешно завербованные в свое время представители украинской творческой интеллигенции при встрече от меня не убегали...
Первый председатель Службы безопасности Украины, экс-премьер-министр, экс-председатель СНБО и экс-министр обороны, генерал армии Евгений Марчук в интервью Дмитрию Гордону рассказал о своей работе над архивами НКВД, об отношениях руководства УССР и украинской интеллигенции, а также о том, как он сам из винтика советской системы превратился в ее оппонента.
"Кто вы, мистер Марчук?" — этот сакраментальный вопрос на протяжении последней четверти века задавали неоднократно как сторонники Евгения Кирилловича, так и его недоброжелатели. Генерал КГБ? Экс-премьер-министр? Прагматичный и расчетливый политик? Непревзойденный мастер интриги, причастный к самым взрывоопасным тайнам украинского закулисья?
Пожалуй, для меня Марчук в первую очередь разведчик — обаятельный, как Банионис в фильме "Мертвый сезон", и непотопляемый, как Джеймс Бонд, причем не только потому, что в молодости его в течение года к нелегальной работе в одной из североамериканских стран готовили и что большую часть жизни он верен туалетной воде "Фаренгейт", которой в советских шпионских романах пользовались разведчики. Все это пикантные мелочи — главное, что в опасных жизненных передрягах индивидуальную игру Евгений Кириллович предпочитает командной и как никто другой умеет уйти в тень и ждать своего часа.
После парламентских выборов 2006 года, на которых именной блок Марчука получил унизительные 0,06% голосов, он на протяжении восьми лет вел жизнь затворника, внутренне оставаясь этакой сжатой пружиной, которая распрямилась в начале 2014-го, когда разразился крымский кризис. Уже подзабытый было политик вдруг появился в студии популярного ток-шоу, где дал жесткий, нелицеприятный анализ ситуации, и, когда все в режиме онлайн убедились, что его прогнозы шокирующе точны, взгляды потрясенной общественности с надеждой устремились к нему.
Несмотря на то что этот человек находился на политической авансцене долгое время, сведения о нем довольно скудны, а его образ окутан флером таинственности. Известно, что ЕКМ, как называли Евгения Кирилловича сослуживцы, встретил развал Союза в звании генерала КГБ, с блистательным послужным списком и орденом, полученным за работу в пятом, "идеологическом" отделе. Мало кто верил тогда, что первая Верховная Рада независимой Украины проголосует за назначение вчерашнего кагэбиста председателем СБУ (тогда СНБУ), ведь среди народных депутатов было немало диссидентов и бывших политзаключенных, с инакомыслием которых по долгу службы Марчук был обязан бороться, тем не менее его кандидатура прошла на ура.
Это казалось чем-то из области фантастики, но украинские либералы и вольнодумцы дружно поддержали Евгения Кирилловича и на президентских выборах 1999-го, а поэтесса Ирина Ратушинская, которой в советское время Марчук носил в камеру СИЗО томики Булгакова, Шварца и Тютчева, даже сравнила его с апостолом Павлом, который сперва занимался гонениями на первых христиан, а потом уверовал и крестился.
Евгений Кириллович, впрочем, не только впечатлительную интеллигенцию, но и рациональных коллег очаровывал — первый руководитель украинской внешней разведки Александр Шарков, в частности, охотно рассказывал, как в 1993 году официальная делегация СБУ во главе с председателем Службы Марчуком прибыла в США для переговоров с руководством ЦРУ. Директору ЦРУ украинские коллеги настолько понравились, что в конце визита он предоставил им для экскурсионных целей свой служебный 10-местный самолет, а Евгений Кириллович с сидевшим за штурвалом пилотом ВВС США разговорился, и тот не только рассказал, как некогда воевал во Вьетнаме, но и любезно пригласил гостя к себе в кабину на место второго пилота, а после взлета передал ему управление.
"Я оглянулся, — вспоминал Шарков, — и увидел, что начальника контрразведки Скибинецкого и сопровождавшего нас резидента ЦРУ в Украине Майкла Хоуленда, беседовавших на заднем сиденье, укачало, они задремали, склонив головы друг другу на плечо. Я показал на них нашему офицеру безопасности в Вашингтоне Игорю Хижняку и сказал: "Разве могли мы еще несколько лет назад представить, что будем лететь в самолете директора ЦРУ, которым управляет председатель СБУ, а на заднем сиденье будут мирно похрапывать, обнявшись, шеф украинской контрразведки и резидент ЦРУ?"
Разумеется, не все от Евгения Марчука были в восторге, кто-то его и побаивался — тем более что молва моему собеседнику чемоданы компромата и даже некие эзотерические знания приписывала. Надо ли удивляться тому, что одни "бдительные товарищи" в лоббировании интересов российского капитала Евгения Кирилловича обвиняли, другие агентом ЦРУ называли? Не будем гадать, искренне они это делали или пытались мощного и опасного конкурента дискредитировать, просто отметим: теперь у общественности появился шанс окончательно выяснить, пророссийский Марчук, проамериканский или все-таки проукраинский.
"Для переговоров с Россией, — твердил он, — пилотаж высшего класса, а не планеризм, даже очень патриотический, нужен", и наши власти его, наконец, услышали. Сам Евгений Кириллович зарекомендовал себя настоящим асом в этой сфере еще 20 лет назад, когда переговоры по Договору о дружбе и сотрудничестве с Россией вел (в итоге позиция Украины там в большинстве пунктов возобладала). В мае наряду с Владимиром Горбулиным он вошел в состав экстренно переформатированной украинской делегации, которая нащупывает в Минске политические пути урегулирования кровавого конфликта на юго-востоке страны.
Вряд ли работа в одной команде Марчуку и возглавляющему нашу делегацию в Минске Леониду Кучме удовольствие доставит. Первый хорошо помнит, как указом президента Кучмы был в 1996 году с беспрецедентной формулировкой "за создание собственного политического имиджа" из премьер-министров разжалован, да и свою отставку с поста министра обороны в 2004-м считает "очень поспешной" — такой, в которой многое "выглядело непристойно". Точно так же и Леонид Данилович не забыл, что, будучи секретарем СНБО и зная о том, что кабинет президента прослушивается, предупредить его Евгений Кириллович нужным не счел, но кто прошлое помянет... Похоже, когда речь о жизни и смерти Украины идет, эти два не шибко симпатизирующих друг другу государственных мужа готовы отодвинуть в сторону личные обиды и старые счеты.
...Кстати, Марчук однажды заметил: "Я не Матросов и не камикадзе, но, когда нужно будет закрыть собой "дот" и отстоять честь Украины, я это сделаю — дело доведу до конца".
— Евгений Кириллович, я вот на мысли себя поймал, что мечты все-таки сбываются. Много лет мне очень хотелось поговорить с вами по душам, животрепещущие вопросы задать и получить на них искренние, прямые ответы, и, надеюсь, сегодня это удастся. Вы, генерал армии, были первым председателем Службы безопасности независимой Украины, а также премьер-министром, секретарем Совета национальной безопасности и обороны, министром обороны наконец, — то есть практически все ключевые государственные посты, кроме президентского, занимали, а исторической личностью сегодня себя ощущаете?
— Если честно, то не совсем. Может, когда-нибудь и начну ощущать, но пока еще до этого не дошло... Я больше парламентские времена свои вспоминаю (народным депутатом дважды меня избирали), потому что сейчас в Верховной Раде сконцентрировано практически...
— ...все зло...
— Ну не только — есть там и хорошее. В ней острие всех проблем, которые налицо и которые не спрячешь, — это и тенденций, и персоналий касается... Радует, что там молодых ребят много, — они, может, еще не все умеют, не всегда тактику просчитать могут, но, в принципе, надежда есть, что этот парламент — именно парламент! — не сразу, но вырулит.
Признаю ли я сам себя человеком, который влияние на ход исторических событий оказывал? Трудно сказать, но украинская история времен независимости в тот самый острый период, в котором действовать мне пришлось, останется, безусловно, со мной.
— Вы можете опровергнуть мое мнение или же подтвердить, но именно вас я считаю самым осведомленным, наиболее информированным украинским политиком. Это правда, что о современной, да и о советской Украине больше вас не знает никто?
— Когда еще в КГБ я работал, один о-о-очень большой, как мне тогда казалось, начальник в не самой приятной для меня ситуации сказал: "Мы, конечно, знаем не все, но очень и очень много". Вот и я не могу утверждать, что самой полной информацией располагаю, но мне, безусловно, немало такого известно, что на политическую поверхность не выходило. Очень многие значимые в историческом смысле процессы (имею в виду нормальные, с войной не связанные) главным образом на политической арене фиксируются, но это лишь верхушка айсберга — зачастую они такие бэкграунды имеют, которые, может, выносить на всеобщее обозрение и не надо, более того, иногда хотелось бы кое-что не знать. Как говорится, "во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь".
— Вот я и хочу вас спросить: это знание жизнь вам не отравило?
— Нет, потому что... В далекие времена моей молодости, когда подготовку по линии разведки я проходил, в курс обучения кроме всяких специальных вещей много такого входило, что не только разведчику нужно, но и вообще всем, чья жизнь экстремальными неожиданностями богата и с большими перегрузками связана. Там нам объясняли, как со стрессовыми ситуациями справляться, чтобы в истерику не впасть, в хандру...
Кстати, если какие-то усилия приложить, этому почти любого научить можно. Как, допустим, излишне напряженное состояние нормализовать, находясь в квартире? Есть очень простой прием.
Человек как биологический вид в окружении растений формировался — в высоких широтах, где снег большую часть года лежит, первобытные люди не жили. Листва укрытие им обеспечивала, а за ее пределами их опасность подстерегала, поэтому зеленый — наиболее комфортный, благоприятный для человека цвет. Как же быть, если лес или парк недоступен, — предположим, зимой в квартире? Обычные зеленые листочки формата А4 для детских поделок нужно подвести к глазам так, чтобы поле если не на 180, то хотя бы на 160 градусов закрыть, и 10–15 минут так посидеть нужно. Только при этом взгляд расфокусировать следует, на фактуре бумаги не концентрироваться и соответствующие словесные формулы повторять, потому что, как ни расфокусируй, а если истерика у тебя...
— ...толку не будет...
— Короче говоря, такие приемы и многое другое, чему нас обучали, выстоять помогали, добиться, чтобы реальность тебя не разрушала, хотя не всегда этому противостоять удается. Любой человек — сложная психологическая конструкция...
— ...всего лишь человек...
— ...поэтому, к сожалению, по природе своей все-таки физиологичен, и все, даже его психология, с этим взаимосвязано. В общем, разочарований много было, сокрушаться не единожды приходилось, но жизнь это мне не отравляло.
— В КГБ СССР вы с 1963 года, все ступени прошли — это не то что сегодня, когда в Службу безопасности любой чуть ли не с улицы может попасть, причем сразу наверх...
— Не только я — все коллеги мои шаг за шагом по служебной лестнице поднимались: по-другому там не бывало.
— Итак, за плечами у вас 14 лет на оперативной работе и 17 — на руководящей, в системе разведки и контрразведки, а поговорка, что бывших чекистов не бывает, на ваш взгляд, верна?
— Нет, бывают — это формула, которую придумали, я считаю...
— ...отчасти сами чекисты...
— ...старые, подчеркну, чекисты. Многие какое-то время в этой системе служили, но потом жизнь изменилась, неизвестная ранее информация доступна им стала, и это на понимании сути работы и их самих, и ведомства, и всего того, что происходило в стране, отразилось. Очень многое ведь было закрыто наглухо, и я вам один пример приведу. На Владимирской, если и годы в СБУ считать, я более 30 лет проработал, а в здание архива КГБ УССР физически впервые зашел, только когда первым зампредом стал. Никто из сотрудников туда попасть не мог: надо тебе — запрос выписываешь, начальнику своему отдаешь... Он смотрит: ты че там, дурачишься или по делу? Если подписал, с этой бумажкой к окошку приходишь, а там архивариус — пожилой такой дедушка...
— ...много видавший...
— Подпись проверил: "Так... Чего тебе? Хорошо, завтра в 12 часов приходи". Дело тебе на руки не дадут — только выписку (ксероксов тогда не было), то ли по фамилии конкретной, то ли по эпизоду, то ли по обстоятельствам каким-то... В отдельных случаях могли тут же его показать, чтобы ты посмотрел и запись в рабочей тетради, зарегистрированной как "совершенно секретная", сделал, после чего в этом деле должен был ты расписаться: ознакомился такой-то, тогда-то, в связи с тем-то, с санкции такого-то. Копия зарегистрирована в рабочей тетради номер... — и так далее. Ситуация изменилась, когда времена реабилитации жертв страшных политических репрессий настали...
— Вы же соответствующую комиссию возглавляли...
— Да, еще когда начальником инспекции КГБ УССР был. Сам прорваться в архив особо я тогда не стремился, но уже можно было дела получать, потому что перестройка была объявлена. Горбачев в 1985-м к власти пришел, а кампания по реабилитации жертв политических репрессий где-то в 1987-м стартовала, и, хотя до Украины она в конце 1987-го — начале 1988-го дошла, задачи были поставлены достаточно объемные. Если вкратце, сотрудникам, специально для этой работы выделенным, запрашивать дела разрешалось, знакомиться с ними — соответствующий пласт документов приказом председателя КГБ СССР был из особого архива тогда уже выведен. Работа колоссальнейшая предстояла — в Украине более миллиона двухсот тысяч дел надо было пересмотреть...
— ...и за каждым — репрессированные: посаженные и расстрелянные...
— Подчеркну: не людей миллион двести тысяч, а дел — среди них были такие, как, например, сфабрикованное дело "Спілки визволення України", по которому тридцать человек во главе с академиком Сергеем Ефремовым осудили. Не помню уже, сколько всего людей от сталинской репрессивной машины в Украине пострадало, но, думаю, за два миллиона точно...
— ...кошмар!..
— ...и чтобы в рамках советского правового режима процесс реабилитации конкретной личности, группы или того, что в те времена подпольем называлось, завершить, надо было все сделать грамотно. Во-первых, оперативный работник должен был с делом ознакомиться и правовые нормы Советского Союза 1933-го или 1937 года, на которые оно опиралось, определить...
— ...то есть на основании чего приговаривали...
— ...да, а ведь и дела 1928-го, например, года были... В заключении следовало, во-первых, определить, каким правовой режим того времени был (мы-то понимаем, каким, но все равно, пусть формально, надо было), а во-вторых, несоответствие его международным конвенциям, которые на тот период Советский Союз подписал и ратифицировал, отметить (хотя приоритета международно-правовых норм по отношению к внутренним, как сегодня в Украине, тогда в СССР не было). После чего, уже в-третьих, указать надлежало, какие правовые параметры на момент рассмотрения действуют, а это еще Советский Союз...
— ...и законы еще советские...
— Ну, не совсем — там по-разному получалось, потому что реабилитация до 1992–1993 года продолжалась, и уже с учетом законодательства СССР 1988–1989 года и того, какие международные конвенции уже перестроечный Союз исповедовал и признавал, оперработник заключение делал и руководителю своему докладывал. Тот, рассмотрев материалы, начальнику органа в лице либо председателя Комитета госбезопасности УССР, либо начальника областного управления КГБ (заместители или помощники не в счет) докладывал, который в свою очередь представленные документы должен был прочитать.
— Страшное дело!
— Каждый оперработник при этом учет рассмотренных дел вел.
— Они сплошь расстрельные были?
— Не все, но подавляющее большинство.
— Приговоры пресловутые "тройки" выносили?
— Не везде — были и гигантские трибуналы. Там такие подробности — до сих пор мурашки по коже...
Поскольку дел очень много было, а сроки небольшие установили — два года! — сотрудников не хватало, поэтому специальные подразделения создали, которые так и назывались — по реабилитации, а набирали туда кого? Тех, кто учебное заведение только окончил, в том числе и курсантов привлекали. То есть практически вся молодежь КГБ взяла эти дела в руки и через себя пропустила. Каждый к тому же учет вел, поэтому я точно знаю, что за четыре года 63 тысячи дел прочитал. Очень многие и лично рассматривал, и уже как начальник полтавского областного управления КГБ подписывал (при этом ты же все равно читаешь — пусть и не от корки до корки).
Потом эти дела в суд шли, который окончательное решение и принимал, — кстати, объективности ради надо сказать, что из Москвы тогда строгое предписание поступило: этой темой Филипп Денисович Бобков занимался, он ее вел...
— Я с ним встречался, интервью делал...
— Да, первый зампред КГБ СССР, генерал армии. И вот такие групповые дела были, когда очевидно: обвинение или сфальсифицировано, или на доносе основано. Никаких доказательств вины там не было, тем не менее часть людей расстреляна, судьба других неизвестна. И на совещании в Москве я предложение внес: чтобы ускорить процесс, реабилитировать группой давайте. Помню, коллега из Казахстана, современно на тот момент мыслящий, меня поддержал, а Бобков сказал: "Мы так тоже хотели, но есть команда — только индивидуально". Ну, а уже после реабилитации следовало, во-первых, родственников поискать, чтобы официально об этом им сообщить, а во-вторых, если конфискация дома была или велосипеда (машин тогда не имели)...
— ...то вернуть?
— Вернуть или компенсировать.
— Ух ты!
— Да. Мне в Полтавской области этим заниматься приходилось, правда, право на компенсацию лишь наследники первой очереди получили, то есть, если репрессирован был отец или дед, на родственников второго ряда оно уже не распространялось. В общем, очень большое число молодых сотрудников взяли эти дела в руки.
— Тоненькие папочки, говорят: один листочек — донос и буквально второй — "расстрелять!"...
— Ну, их не два было: донос — раз, первый допрос...
— ...когда человек во всем признается?
— Нет-нет, когда все отрицает... Это уже второй допрос — все признает, а четвертый листок — решение "тройки". Ну, ясное дело — расстрелять или ссылка, чаще всего — первое, и, если указано, где приговоренный похоронен, это еще хорошо: примерно в 30% случаев следов вообще нет.
— Там же и стреляли, наверное, впопыхах — где-то в подвалах...
— "Приговор привести в исполнение немедленно" не всегда писали, но, по существу, так и происходило. Ну а теперь представьте: молодые сотрудники...
— ...простые, обычные советские парни...
— ...держат это в руках, читают, а в этих делах много личных вещей, фотографий изъятых. Кстати, по инструкции (Бобков на это внимание обращал!) мы родственникам их возвращали, и у меня случай был, когда дочь впервые своего отца на фотографии, которую мы отдали, увидела, то есть после его ареста у семьи ничего не осталось...
Гигантский объем этих дел сработал, и скажу так: никакие лекции о зверствах сталинского режима не дали столько для воспитания, в хорошем смысле слова, и для понимания этими молодыми (и не только!) людьми того, какой страшный был период и вообще какая бесчеловечная система была. Тут, между прочим, одна из причин кроется, почему, когда ГКЧП грянул...
— ...КГБ путч не поддержал?
— Я это абсолютно точно знаю, и даже если бы, допустим, Николай Михайлович Голушко, который в то время председателем КГБ УССР был, дал команду те или иные акции в поддержку ГКЧП организовать, думаю, подавляющее большинство наших ребят ее не выполнило бы. Архивные документы, прочитанные огромнейшей массой сотрудников и их начальниками первого уровня (второго, может, меньше читали), настолько к неприятию советской власти их подготовили...
— Они разве всего этого не знали?
— Не знал никто, и я вам еще такой пример приведу...
Недавно, обсуждая репрессии и Голодомор, мои френды в Facеbook на Леонида Кравчука (первый президент Украины. – "ГОРДОН") наехали... Ну, Господи, конечно, все люди — не ангелы, у него тоже ошибки были и прочее, но нельзя на него вешать то, чего вешать нельзя. "Вот, — пишут, — он как партийный функционер не мог обо всех зверствах не знать, так что нечего было фарисействовать, лучше бы перед народом покаялся", — ну и дальше словесные фокусы всякие. Я этому товарищу ответил: во-первых, Леонид Макарович Кравчук только через год после Голодомора и за пределами Украины родился — это Волынское воеводство Польши было...
— ...где голода не было...
— ...поэтому ни родительской, ни тем более его личной памяти по этим черным страницам украинской истории у него нет. Я почему это говорю? Потому что, когда мы начали архивы все поднимать, уже как председатель СБУ об этом президенту докладывал (реабилитация еще продолжалась), и он попросил о брате узнать. Мы ему многое показывать начали, документы носить, кое-что при мне он смотрел. Эти материалы — тем более что они обобщениями, цифрами были усилены — на Леонида Макаровича шокирующее впечатление произвели. Я его в разных ситуациях видел, но таким — крайне редко, поэтому, повторюсь, процесс реабилитации высочайшей эффективности воспитательную работу с личным составом КГБ произвел, вследствие чего активно в выполнение заданий московского ГКЧП украинский КГБ не включился.
— Когда вы архивами занимались, в каком звании были?
— Полковник...
— Довольно много людей, занимавших достаточно высокие посты в КГБ СССР, признавались мне, что были правоверными коммунистами, стойкими борцами за дело Ленина...
— ...и Сталина...
— ...убежденными патриотами, но лишь до тех пор, пока архивы не увидели, в ту мрачную атмосферу не окунулись, когда на соседа, который тебе не нравится, донос в НКВД ты пишешь, человека расстреливают, а ты в его комнату в коммуналке вселяешься. Таких случаев, говорят, было много...
— Да, к сожалению...
— Читая эти документы, они проклинали все: и доносчиков, и строй, и КПСС, и КГБ, и Родину. А что почувствовали вы, полковник КГБ СССР, человек, ко многим тайнам допущенный, когда изнанку советской власти увидели? У вас отвращение к системе, не просто винтиком, а одной из серьезных опор которой вы были, возникло?
— У меня это несколько раньше произошло. Почему? Лет десять, даже больше, мне в разведке работать пришлось, и там библиотека литературы, привезенной из-за рубежа и касающейся украинской эмиграции была. Ее, например, четыре тома "Енциклопедії українознавства" под редакцией Владимира Кубийовича составляли, плюс каждый день из Соединенных Штатов украиноязычные газеты "Свобода" и "Америка" мы получали, из Мюнхена — еженедельник "Шлях перемоги" и журнал "Сучасність", из Лондона — журнал "Визвольний шлях"...
— Начальство просто антисоветчика из вас делало...
— Не только из меня — более того, много, по сути, учебников по борьбе с, как это тогда называлось, банд-оуновским подпольем было, а также изданные за рубежом материалы по истории украинской независимости и еще досоветской (с 1918–1919 года практически до 1939-го) эмиграции, и тогда уже мы (нас три человека было) первые потрясения пережили. Понимание того приходило...
— ...где мы находимся...
— ...что такое реальная история и как система практически всю информацию выжгла, касающуюся событий, которые не только на нашей земле — во всем Советском Союзе происходили (нас, правда, больше Украина интересовала). Осознанию всего этого очень помогло и то, что мои родители Голодомор пережили.
Родом я из Гайворонского района Кировоградской области — это Подолье бывшее... Им по 28 лет было, уже старший брат мой родился, и у них очень четкая взрослая память была. Выжили они благодаря случаю — это целая история. Отец, уже понимая, что происходит, на чердак много половы нанес и по ней три ведра пшеницы рассыпал, но так, чтобы зерно не заметили: спрятал его. У нас уже обыски были, выгребали все подчистую, и ночью, чтобы никто не увидел и не услышал, они с мамой туда, наверх, поднимались. Он маленький ветрячок из подсолнуха сделал и, когда его крутил, в миску по зернышку падало — за ночь стакан зерна могли насобирать, потом надо было перетереть его, для моего малого брата как-то подогреть и, что самое дикое, после этого еще и плиту остудить. Почему? Потому что...
— ...приходили и проверяли...
— Да, рукой пробовали: "А-а-а, так ты что-то варил? Какую-то еду готовил?" Родители мне это рассказывали, и четыре бобины я записал — уже будучи студентом, разговорил их, когда у них немножко свободного времени было. Эту память я буквально из них вытянул — они же практически ни о чем никогда не рассказывали...
— Боялись?
— Конечно — не за себя, а за нас, что мы, школьники, где-то ляпнем чего-то, и это сразу станет известно, а что будет дальше — понятно. То есть у меня отеческая память была, причем в деталях, нюансах. Это ужас! — и когда мне говорят, что какой-то неурожай был... Да глупости, самые настоящие глупости! Отец в райцентр хотел пройти — заградотряды стояли, не выпускали из села никого, не говоря уже о том, что не только зерно или заготовки изымали: просто домой приходили и еду искали — любую!
— Геноцид настоящий...
— Знаете, я ведь потом, уже студентом на последних курсах, очень глубоко в историю своего края залез, в архив ходил, в селе стариков расспрашивал... Словом, историческая память у меня не только разными материалами полуархивного характера подкреплена, но и рассказами родительскими...
Еще одна красноречивая деталь: в моем селе рядом с кладбищем заросли акаций, для крестьянской жизни нехарактерные. Вокруг все ухожено аккуратненько, а это кусок земли, акацией заросший (українською мовою — чагарник), и сколько мы ни спрашивали, откуда он взялся (а детвора же туда на Пасху, на похороны ходила), никто не говорил... Только когда уже студентом я был, отец сказал, что вот там все, кого голодом уморили, похоронены, то есть даже могил не было. Просто сложили, засыпали и лишь 15–20 лет назад, уже в новые времена, по-человечески все обустроили.
...В свое время в Москве доступ, как это тогда называлось, к развединформации о подрывной деятельности зарубежных оуновских центров я получил, и в чем же она состояла? А в том, чтобы украинцам правду об Украине донести. Для людей неукраинского происхождения (не с территории Украины я имею в виду) это просто информация — враждебная, невраждебная... Вообще, "бумажная" историческая память — это одно, а когда факты, впервые тобою услышанные, на рассказы твоих отца и матери накладываются, — совсем другой резонанс-эффект получается. Мы осознавать начинали, что далеко-далеко не все знаем.
Снова к Леониду Макаровичу Кравчуку возвращаюсь... Когда я начал ему большими такими кипами материалы носить, увидел, что в нем очень серьезный внутренний перелом произошел, а знаете, что еще было? Где-то в начале 80-х вдруг из ЦК Компартии Украины "план по разоблачению акций зарубежных националистических центров по так называемому голодомору в Украине" спускают, и подпись — Кравчук: он тогда то ли секретарем ЦК по идеологии был, то ли завотделом — не помню...
— Это 1983-й, наверное, год, 50-летие Голодомора как раз...
— Точно-точно! Следует честно признать, что никакой особой борьбы не было — ну, пропагандистская машина, конечно...
— ...работала...
— ...все отрицала, но глубоко в архивы не лазили, да и что с данными из них делать? Возразить-то нечего, главный аргумент там — неурожаи, засуха и так далее, и когда Леонид Макарович материалы по некоторым эпизодам читал (несколько раз я свидетелем этому стал), картинка такая была, что даже хотелось наедине с архивными документами оставить его и уйти, поэтому закрытость объяснима: практически вся информация была серьезно защищена.
— Система себя оберегала...
— Да, причем знаете, как парадоксально? Вот война начинается, да? Весь центральный архив КГБ...
— ...уничтожается?
— Не-е-ет! — и почему я слово употребил "парадоксально"? Весь архив центрального органа и областных управлений (кроме некоторых западных, тех, которые эвакуировать не успели) до листика буквально в Уфу вывезли, а потом, после освобождения Украины, все опять-таки до листика сюда вернули, то есть система задокументировала себя железобетонно. Думала тогда...
— ...что она на века...
— Ну да, тысячелетний рейх — только коммунистический, поэтому информационный прорыв таким потрясением не только для меня стал... Я же своих товарищей видел, знаю, что с ними происходило...
— То же самое?
— Абсолютно! И когда утверждают, как буквально пару дней назад: "Да как же? Кравчук не мог не знать"... Ну я-то в курсе, что так и было, потому что все за десятью замками хранилось.
— Несмотря на чудовищные преступления Сталина, сегодня в России памятники ему устанавливают, Волгоград в Сталинград переименовать призывают, но спросить я хотел бы вот о чем... Виталий Алексеевич Коротич рассказывал мне, что в бытность его секретарем Союза писателей Украины вы лично эту творческую организацию курировали...
— ...(улыбается) Было, было дело...
— ...и при этом от всех предшественников огромным интеллектом отличались и глубоким погружением в тему. С вами, по его словам, одно удовольствие было общаться: вы никогда не давили, были максимально корректны. "Настоящий интеллигент, который понимал, чем занимается, и писателей не щемил, не трогал", — охарактеризовал вас Коротич, поэтому я бы хотел с вами об интеллигенции поговорить, которой Владимир Ильич Ленин в известном письме Горькому очень точную, по-моему, характеристику дал, назвав ее не мозгом нации, а говном. И сегодня, как это ни обидно сознавать, многие представители и украинской (начинаем с себя!), и особенно российской интеллигенции показали, насколько ленинское определение глубоко и точно. Более того, когда мы в Нью-Йорке с бывшим вашим коллегой, генералом КГБ Олегом Калугиным встречались, который в том числе интеллигенцией занимался...
— Да-да, он же начальником внешней контрразведки Первого главного управления КГБ СССР, то есть разведки, был — я расскажу, что это такое...
— Так вот, он сказал мне, что 90% советской интеллигенции было КГБ завербовано и с радостью на Комитет работало...
— Неправда! В принципе, это его утверждение мне известно, но Калугин одну деталь из виду упустил. Да, завербовано было немало, но не столько, сколько он говорит, и я объясню, почему такое впечатление у него сложилось.
В Комитете госбезопасности целое подразделение было, которое так называемой контрразведывательной работой на канале выезда советских граждан за рубеж занималось. Оно все поездки за границу — индивидуальные и в составе туристических групп, по студенческому, научному и культурному обмену — под контролем держало, опасаясь, что советских граждан за рубежом враждебные разведки вербовать будут. То есть это не разведка, чтобы что-то разузнать, вербовала — работа чисто контрразведывательная велась. Технология отработана была (в столь закрытом государстве это сделать легко), и, если оперработнику надо было постоянное наблюдение за выезжающими обеспечить, что он делал? Список группы смотрел...
— Писатель Х, например...
— Неважно, писатель, врач, студент или индивидуал — в группе сколько? Пятнадцать человек. О’кей! Наиболее авторитетных среди них два-три, и вот по звонку или другим способом на одного из них он выходит. "Здравствуйте, я такой-то. Вы едете туда-то?" — "Да". Усредненно — потому что крайности и в ту, и в другую сторону были, но дальнейший диалог звучал приблизительно так...
— "Если что-то увидите..."
— "Вы же знаете, что там за вами по пятам ЦРУ ходить будет, завербовать попытается... Вы ж там бдительность не теряйте, а с другой стороны, если увидите, что кто-то из членов делегации поздно пришел или в гостинице не ночевал, нашему товарищу сообщите. Если кто-то от моего имени вам позвонит (меня вы запомните!) или еще как-то на вас выйдет, знайте: это наш человек из резидентуры, из посольства. Хорошо?" Человек, таким образом, не агент, его не завербовали, но думает: "А черт его знает..."
— ...ехать-то надо...
— А все понимали ведь, что КГБ под разными предлогами выезд закрыть может, планы все поломать, к тому же в делегации люди вроде нормальные. "Ну ладно", — отвечал выезжающий...
— ...а ему: "Подпишите"...
— Не обязательно. "Подпишите" — это уже агент, а расписке очень длинная процедура предшествовала. Бывали и такие, но 99% — это то, что я говорю.
— А те, кто на сотрудничество с радостью шел, понимая, что какие-то преференции это сулит, были?
— Не могу сказать, что так уж и с радостью, — и так было, и этак. Люди как люди — везде и те, и другие есть, но я о другом... После встречи оперработник телеграмму в Москву отбивал: "Докладываю. По такому-то каналу с такого-то по такое выезжает такая-то группа (или, если это научный обмен, аспирант такой-то), которая будет следовать по маршруту такому-то. Нами установлен контакт с тем-то (фамилия, имя, отчество). С ним можно связаться от имени такого-то".
Калугин телеграмму в резидентуру отправлял, и там уже, в зависимости от того, какая группа и что вокруг нее происходит, действовали. В те времена, как вы знаете, западные спецслужбы старались главным образом, чтобы ряды невозвращенцев пополнялись, — это были видные личности типа Михаила Барышникова...
— ...Рудольфа Нуреева, Людмилы Белоусовой и Олега Протопопова, Виктора Корчного, Андрея Тарковского...
— Да эти люди и сами с удовольствием оставались, потому что понимали, какая творческая перспектива перед ними открывается, — но что же дальше происходило? Допустим, никто не сбежал, все вернулись, а оперработнику не до них, у него другая уже группа... Все приехали — и бог с ним! — того, с кем контакт устанавливал, он благополучно забыл, потому что за месяц у него таких и три могло быть, и пять, и семь...
— В Москве между тем донесение лежало...
— А в Москве в телеграмме — оперативный контакт КГБ УССР: Петренко Николай Иванович, от имени такого-то... Агентом человек никогда не был, о КГБ забыл, и оперработник его уже не помнит, а в Москве след остался... Олег Калугин не мог там увидеть, кто это, как тогда называли, доверенное лицо, — разовый контакт или агент, который с КГБ сотрудничает: если кто-то агентом и был (а они были, естественно!), такие детали не указывались. Текст по трафарету писали, чтобы утечки не было, — тот, что я сказал: установлен контакт, с ним можно связаться от такого-то... Вот это Калугину о 90% говорить повод давало, хотя по отношению к агентуре другая технология применялась.
— К слову, о студенческом обмене: Калугин и сам в 1958 году с будущим секретарем ЦК КПСС и одним из лидеров перестройки Александром Николаевичем Яковлевым в Америку ездил, где студентом-стажером факультета журналистики Колумбийского университета в Нью-Йорке стал. Официально — по студенческому обмену, а на самом деле — с другой целью...
— Да, знаю...
— Филипп Денисович Бобков, однако, сказал мне, что Калугин тогда американцами был завербован, и Андропов об этом знал, потому от руководства внешней контрразведкой Первого главного управления его отстранил и первым замом начальника Ленинградского областного управления КГБ направил...
— Да.
— Вы тоже считаете, что в Штатах Калугина завербовали?
— Так это или нет, не знаю, но, думаю, если бы завербован он не был, ему такую дорожку благоприятствования в США не выстлали бы. Безусловно, как-то устроиться там он смог бы, но без такого комфорта, как, допустим, Виктор Суворов, который кадровым сотрудником ГРУ был, и мы же знаем, как к англичанам ушел...
О Калугине ничего утверждать я не берусь, потому что точной информацией не владею, однако по косвенным признакам допускаю, что какой-то контакт с ним мог быть. Вопрос в том, была ли вся эта вербовочная акция завершена или нет, потому что американцы в вербовках очень скрупулезны, там много проверок.
— Вы лично кого-либо из представителей украинской творческой интеллигенции вербовали?
— Конечно.
— Успешно?
— Вполне. Хотя не всегда.
— Это известные люди?
— Практически все.
— Сегодня вы иногда с ними — понятно, что при других обстоятельствах! — встречаетесь?
— Бывает, хотя и не так часто. Я сейчас вообще в публичных местах мало бываю.
— Они, когда видели вас, сломя голову, небось, убегали?
— Нет, ну что вы...
— Бежать уже сил не было?
— Не в этом дело (смеется). Знаете, у меня прием такой был, который наших вольнодумцев из-под удара выводить позволял... Я его сам изобрел — так получилось, потом несколько сотрудников Пятого управления на вооружение его взяли. Почему Виталий Коротич и произнес те слова, которые вы привели... Когда мне было поручено профилактическую работу в Спілці письменникiв вести, никто же посажен не был.
— Кстати...
— А что значит профилактическая работа? Когда из других подразделений так называемая агентурная информация поступала, что такой-то писатель — антисоветчик, реагировать приходилось, а, как правило, это известные были люди — молодые, горячие, экспрессивные, как все творческие натуры...
— ...лишнее могли сказать...
— ...по властям проехаться. Вообще-то, система такая была, чтобы сразу в серьезную разработку их брать, и дальше все от обстоятельств зависело, но неприятности человеку были уже гарантированы. Мне тогда простой прием внедрить удалось. Если такую информацию я получал, выходил на этого "антисоветчика" сам, и в большинстве случаев — да не в большинстве, а в 99 из ста, а то и во всех! — оказывалось, что информация не подтверждалась... Кстати, Коротич — тоже...
— ...неблагонадежным считался...
— Могу сейчас пример привести — он этого не знает... За одну публикацию в журнале "Всесвіт", когда он главным редактором был...
— "Крестного отца", небось?
— Да, за этот роман, в Советском Союзе тогда запрещенный, массу неприятностей мог он иметь. Помню, начальник отдела (я тогда в должности пониже еще был) резолюцию мне написал: "Прошу все материалы на "Крестного отца" доложить", — от филологии он был далек...
Короче, выходя на людей, на которых доносы были, претензии к ним я снимал. На того же Бориса Олийныка был — я с Борисом Ильичом и познакомился, собственно, когда донос на него пришел, что почти что махровый украинский буржуазный националист он...
— А доносы эти сами писатели и строчили, как правило...
— Да, к сожалению. Раньше при издательствах такие личности были — "привлекаемые критики" их называли. Им редакция поступившие рукописи передавала, чтобы они заключение дали (помимо того что потом Главлит, цензура по тексту пройдется), и эти люди, в творческом смысле неудачники, — тут психологический момент! — зачастую просто счеты с более успешными поэтами и писателями сводили. Тем же некогда было доносительством заниматься...
— ...и незачем...
— Скажем, Олесь Терентьевич Гончар: да зачем это ему? — вы что! Его самого цековцы боялись...
— ...или Павло Архипович Загребельный...
— Да, и были попытки, причем не единичные, дискредитировать таких людей, связь с КГБ им приписывая.
К вашему вопросу возвращаясь, могу предположить, почему в то время, когда мне с творческой интеллигенцией работать пришлось, мой "прием" результаты давал... Мне кажется — это, может, парадоксальная для восприятия информация — Владимир Васильевич Щербицкий на завершающем этапе своей биографии в какой-то мере способствовал тому, чтобы таких глупостей, как процессы над творческой интеллигенцией, не было, а ведь в самом начале, после того как его предшественник Петр Ефимович Шелест был снят, он первым секретарем ЦК КПУ был поставлен для наведения порядка, в том числе идеологического...
— Тогда за решеткой Васыль Стус, Иван Светличный, Вячеслав Чорновил, Иван Дзюба оказались...
— Да, и сюда же специально из Москвы генерал-полковник Федорчук был направлен, товарищ очень серьезный...
— Вы застали его?
— Да — это такая личность была... Исключительной, высочайшей эрудиции человек — умный, дьявол! — и прежде всего служака своей системы, вчерашний начальник военной контрразведки КГБ СССР, а до этого — начальник Управления особых отделов Группы советских войск в Германии.
— Страшное дело!..
— Кстати, уроженец Житомирской области...
— ... и любимчик Андропова...
— Да, и со Щербицким нормальные отношения у него сложились. В каком смысле? Всей технологии я не знаю, но при нем достаточно много объектов построено было, которые и сейчас используются, — например, для Управления правительственной связи (ныне Госспецсвязь Украины). Но к той атмосфере давайте вернемся. Я один эпизод с участием Щербицкого расскажу, свидетелем которому был лично.
Владимир Васильевич какое-то совещание в здании Совмина проводил, а я начальником отдела еще был — это средний уровень, но почему-то послали туда меня (то ли в связи с чем-то руководство присутствовать не могло, то ли еще что-то). И вот на трибуне Олесь Гончар — мэтр, член ЦК. Полностью содержание его выступления я не помню, но картинка перед глазами такая. Он к Щербицкому, который за столом в президиуме сидит, поворачивается и говорит по-украински: "Володимире Васильовичу, ну що це за неподобство? Сьогодні в Чернігові жодної української школи нема". Щербицкий встает — и на русском: "А Палажченко (секретарь Черниговского обкома. — Е. М.) здесь есть?" Тот поднимается и что-то там лепетать начинает: "Да это в Чернигове, а в области есть, я завтра туда...". Ох, как же первый секретарь ему дал!
Мы же знаем, что жена Владимира Васильевича Рада Гавриловна русский язык и литературу в школе преподавала, знаем, как по-отечески к Олийныку он относился. Больше скажу: на Бориса Ильича донос даже в обход КГБ был.
— Ничего себе!
— Дело в том, что первый вариант, который через КГБ прошел, последствий не имел — этим я занимался. Ну какой Олийнык националист, что вы! (Тем более что потом секретарем парткома Спілки он стал.) Вот "доброжелатели" второй вариант в ЦК и отправили — он пришел к нам для подтверждения, а мы уже все проверили. Как сейчас помню, у нас это удивление вызвало: смотри-ка, какая атака целенаправленная. Поняли...
— ...что тут не пройдет...
— ...что через КГБ не сработало почему-то...
В общем, об атмосфере среди творческой интеллигенции говоря, я позитивную роль хотел бы отметить, которую в последние годы своего правления Щербицкий как первый секретарь ЦК КПУ сыграл. Мы знаем, что он к Загребельному очень тепло относился и многие вещи по-хорошему Павлу Архиповичу прощал. Писатели же иногда в горячке дискуссии такого наговорить могли... Очень хорошо помню, как Григор Тютюннык — талантливейший, но весьма экспрессивный человек, с ребятами по рюмке пропустив, по власти проехался... В прямом смысле доказывать тогда пришлось, что это эпизод, а не позиция какая-то, тем более что основания для критики были.
...В последние годы руководства Щербицкого Украиной атмосфера несколько изменилась. Не могу утверждать, что все время так уж хорошо было, потому что в начальной фазе...
— ...посадки были...
— Да, причем очень жесткие, без оглядки на заслуги, и обвинения зачастую не то что незаслуженные, а притянутые за уши звучали. Хорошо помню, как случайно, через соседа своего, который в следственном изоляторе работал, узнал, что из мест отбывания наказания Ирину Ратушинскую привезли. Мне ее имя и фамилия были знакомы, я в курсе был, что она из Одессы и что за антисоветскую националистическую деятельность сидит... Короче, я этого товарища попросил: "Слушай, дай мне хоть посмотреть что-то — я просто ничего не знаю". Оказалось, молодая, исключительно русскоязычная поэтесса, и посадили ее по 62-й статье: антисоветская агитация и пропаганда. Ну елки! — я обо всех делах знал, но это мимо меня прошло.
Начинаю искать. Оказывается, ее экономическое управление (а не по борьбе с идеологическими диверсиями) посадило, чтобы... план перевыполнить. Почему экономическое? Потому, что муж у нее инженер, и он настроения жены разделял, но совершенно непонятно, как Ратушинская украинским националистом могла быть, если она вообще человек русской культуры.
— И не украинка, наверное?
— Русская по национальности и русская поэтесса. Я начал до дела добираться, а она уже сидит, уже из мест не столь отдаленных ее привезли... Смотрю, за что же ее посадили. Оказалось, даже по тем временам дикость — она стихотворение "Нелюбимая моя Родина" написала. Процитировать все не могу, но смысл приблизительно такой: как же я тебя люблю и как ненавижу, я умереть за тебя готова, но почему ты такая — моя мать и мачеха? Сложный, иными словами, творческий образ, но ничего такого, за что можно было бы ей антисоветскую агитацию приписать, там нет. Я потом в архив залез, судебные материалы поднял: как же в суде дело рассматривали? Невероятно: экспертов нашли, — судья ж не эксперт! — которые заключение дали, что да, это страшная крамола, и ее посадили.
Добровольно, исключительно по своей инициативе начал отмены приговора и освобождения Ратушинской добиваться. Тогда Степан Нестерович Муха председателем КГБ УССР был — бывший цековский работник...
— Украина под Мухой, говорили...
— А у меня уже небольшой опыт вывода из тяжелой ситуации Дзюбы, Бердника, Андрияшика и некоторых других имелся, но, когда за это дело я взялся, мне шептали: "Зачем сюда лезешь, оно тебе надо? Это же никак с тобой не связано".
— Освободили?
— Да, но заниматься долго пришлось. Я на беседу с Ириной вышел, а она очень бескомпромиссная — своим поведением Надежда Савченко ее напоминает. В лагере жесткие протесты устроила, ее в карцер упекли, где она простудилась, в знак протеста постриглась (или побрилась) наголо — короче, издевались свирепо. Затем сюда ее привезли (не помню уже, какой повод был, — кажется, с матерью что-то случилось). В общем, все тогда удалось (в какой-то мере Раиса Горбачева помогла), но вызволение почти на восемь месяцев затянулось. Надо же было докладные записки подготовить, а до того раз десять встретиться с Ратушинской, переговорить...
— ...чтобы нормально себя вела...
— Ну, я же в ее глазах кагэбист, а она уже осужденная. Потом в книжке своей "Серый — цвет надежды" она написала, что в освобождение до последней минуты не верила. Когда из следизолятора ее вез, мимо Владимирского собора мы проезжали, и я видел (рядом с ней на заднем сиденье располагался), как она повернулась, перекрестилась. Помню, дома и муж, и мама ее были — они тоже не поверили, что это возможно. Подозревали, что...
— ...игра там какая-то...
— Да — она потом в книге все это описала, то есть атмосфера в те годы, когда Горбачев перестройку объявил, меняться начала, но ключевым, повторяю, подключение КГБ к реабилитации жертв политических репрессий было.
(Продолжение следует)
Теги: Марчук Евгений
22 серпня 2015 г., 14:17
Переглядів: 6105
Коментарі:
comments powered by Disqus
Загрузка...
3 3Наші опитування
Показати результати опитування
Показати всі опитування на сайті
